— Как не знаете? А «Богородице, Дево, радуйся», «Достойно есть»? Вы ведь в церковь ходите?

— Редко, — заплакала Елена. — Не выгоняйте меня. Возьмите в семинарию уборщицей. Я полы буду мыть, всё, что скажете, вымою, а то папа второй раз не отпустит меня.

О дальнейшем мне рассказывала уже подруга:

— Ушла моя Еленка на экзамен и пропала, а я с утра у раки преподобного Сергия с колен не встаю. Плачу, молюсь, а время уже к вечеру. Смотрю, идёт моя Еленка и от слёз говорить не может. Только показывает мне один палец — это значит, что её приняли в первый класс.

Настоящая кавказская война началась много позже того времени, когда Елена поступила в семинарию. А тогда жизнь в городе моей подруги опять вошла в мирную колею. События прошлого теперь уже расценивали как мелкую заварушку или дворцовый переворот под канонаду. И совет старца уезжать с Кавказа муж моей подруги отверг как чепуху. А зачем уезжать, если жизнь налаживается? На Кавказе, наконец, было дело его жизни — фирма, вилла, много недвижимости, а большие деньги давали чувство неуязвимости. Между тем моя подруга, уже оформившая развод с мужем, получила от старца новое послушание — купить два дома: один возле Оптиной пустыни, а другой на Ставрополье, откуда они с мужем были родом. Зачем два дома одному человеку, я не понимала, но у подруги на всё был один ответ: «Так батюшка благословил».

Как раз в это время подруга получила родительское наследство и тут же истратила всё до копейки, купив хороший дом в родных краях. С покупкой же дома возле Оптиной ничего не вышло. То есть дом мы нашли, и бывший муж обещал выделить деньги не только на его приобретение, но и многажды больше, считая себя обязанным обеспечить достойную жизнь матери своих детей. Но когда этот человек, охотно вкладывавший деньги в недвижимость на Кавказе, осмотрел наш сельский объект недвижимости, то изрёк:

— Хижина дяди Тома. Нет, на эти фазенды с удобствами на грядках я денег никогда не дам.

Итогом поездки стал ультиматум — пусть моя подруга выбирает любой дом или виллу из его кавказских владений и возвращается с дочкой домой, а иначе ни она, ни дочь не получат даже копейки на хлеб.

Предприимчивая Еленка, не собираясь бросать учёбу, тут же устроилась в семинарии уборщицей. А подруга поселилась в доме на Ставрополье, чтобы, как благословил старец, перед уходом в монастырь отремонтировать его. В письмах подруги теперь сообщалось, как по великой милости Божией печник из храма, где она пела на клиросе, сложил ей бесплатно печь с камином, а ещё нашёлся покупатель на её шубу и теперь можно начать ремонт. Из писем угадывалось, что подруга бедствует, распродавая с себя последнее. И я досадовала, жалея её: да что за прихоть — благоустраивать дом, в котором не собираешься жить? Но подруженька у меня, повторю, дитя послушания, и сокрушалась она лишь о том, что никак не может выполнить благословения старца и вывезти с Кавказа свои и дочкины вещи — муж, мол, сразу заболевает при мысли, что дочка уже не вернётся домой. «Значит, надо терпеть и молиться, — писала она в письмах, — чтобы Господь даровал душе его мир».

Дом в станице на Ставрополье был наконец благоустроен. На окнах уже висели нарядные занавески, а в камине весело потрескивали дрова, когда грянула большая кавказская война. Город, где жил муж моей подруги, пылал в кольце огня, и очевидцы рассказывали потом — это был залитый кровью ад. Никакие самолёты и поезда оттуда уже не ходили. Телефоны молчали, а подруга с батюшкой снова и снова пытались дозвониться в пылающий город. Неожиданно ответила бабушка-соседка, оставшаяся умирать в этом аду.

— По-моему, ваши живы, — сказала она спокойно. — Я видела в окно, как ваш сын, муж и эта новая жена с малышами садились в машину. Правда, у подъезда их обстреляли — даже стёкла брызнули, но крови, кажется, не было.

А потом, уже из приграничного селенья, позвонил сын:

— Мама, мы живы и едем к тебе. Правда, машина у нас подбита, но едет пока. Мама, не волнуйся, у папы есть план, как пробиться… Мама, молись! — вдруг закричал сын. — Мы погиба…

Связь прервалась. Батюшка взял у помертвевшей матери гудящую трубку и, ничего более не услышав, велел пройти по станице, собирая людей на молебен.

Много людей пришло тогда в храм. Граница здесь рядом, почти в каждом доме беженцы. И станичникам не надо было объяснять, что это такое, когда машина с детьми пытается прорваться под обстрелом через линию фронта. Молебны служили весь день — святителю Николаю Чудотворцу с акафистом, Божией Матери с акафистом в честь иконы «Взыскание погибших», а потом Всем Святым, в земле Российской просиявшим. Когда же по времени стало ясно — они не доехали, начали читать акафист святой великомученице Варваре, умоляя если не о жизни, то о «христианской кончине живота». Уже дочитывали акафист, когда кто-то крикнул: «Едут!»

И все бросились из храма навстречу покорёженной машине без стёкол, вихлявшей подбитым колесом. Люди целовали и обнимали приехавших:

— Родные, вы живы! Мы молились за вас!

А те уже входили в храм, плача и целуя иконы. Бывший муж положил земной поклон перед Распятием и сказал:

— Это чудо — мы живы! Батюшка, отслужи благодарственный молебен Спасителю. Будут деньги — отстрою храм.

Так появилась на приходе новая семья, уверовавшая во Христа, по их признанию, за миг до смерти. А дом на Ставрополье, как уточнил старец, благоустраивался, оказывается, для них. И надо быть беженцем, лишившимся не только всех своих сбережений, но и крыши над головой, чтобы понять, что это такое — у тебя есть дом, где в камине весело пылает огонь, а твоим детям приготовлена чистая постель.

Настоящей беженкой в этой войне, потерявшей дом и всё до копейки, оказалась, по сути, моя подруга, поселившаяся теперь возле Оптиной пустыни в чужом углу.

— Ну что, теперь в монастырь? — спрашивал её старец. — Все дела уже уладила?

— Батюшка, дочку бы ещё замуж выдать. Вы же сами благословили.

А дело было так. Когда старец благословил мать на монашество, а дочь на замужество, семнадцатилетняя Еленка сказала строго:

— Батюшка, только мне нужен такой муж, как мой папа, чтобы я слушалась его. Обещаете молиться?

— Помолюсь, — улыбнулся старец.

Женихи же попадались до того несерьёзные,

что девица обидчиво говорила старцу:

— Батюшка, вы же обещали молиться.

— Я молюсь, — отвечал старец. — Подрасти сперва.

— Молитесь, молитесь… Может, мало молитесь?

А потом женихов не стало. На отдалённом

сельском приходе, где Елена работала регентом после семинарии, женихи были единственные — пять беззубых дедов. Храм был ветхий, холодный, и единственная печь не согревала его зимой. Но Елена была влюблена в свою работу и рассказывала с упоением:

— Ой, мамуля, какой у меня старичок в хоре — Паваротти! Правда, фальшивит слегка. А бабульки мои! Знаешь, какой у меня скоро будет хор?

Здесь, среди своих любимых бабулек, дедулек и высоких российских снегов, она постепенно смирилась с мыслью, что коротать ей свой век в одиночестве, уговаривая мать:

— Что ты ждёшь моей свадьбы, мама? Уходи в монастырь. Я для себя уже твёрдо решила — лучше состариться старой девой, чем плохую семью заводить.

Подруге уже шили подрясник для пострига, когда произошёл такой разговор.

— Как твои огурцы? — спрашиваю подругу, тоже имевшую свой огород.

— А что, пора сажать?

— Да мы уже первые огурцы едим.

— Ох, сегодня же посажу! — спохватилась выросшая на асфальте моя подруженька-горожанка.

Кто-то сказал ей, что надо читать акафист святым равноапостольным Константину и Елене, чтобы огурцы быстрее росли. Подруга к старцу с вопросом: читать или не читать?

— Читай, — благословил он, улыбаясь.

И вот читает она ежедневно акафист святым Константину и Елене и любуется на огурцы — растут. Вдруг приходит телеграмма: «Мама, благослови. Выхожу замуж за Константина. Твоя Елена». Оказывается, иконой святых равноапостольных царей Константина и Елены преподобный Оптинский старец Анатолий (Потапов) благословлял молодых идти под венец.