Старк успевал следить и за температурой замесов и за тщательностью увязывания арматуры.
В бригаде любили этого долговязого веселого американца, встречали его приветливо. Бетонщики то и дело выкрикивали:
— Ол райт, мистер Старк, — все, что они знали по-английски.
— Ол райт, — отвечал Старк, — ол райт!.. — И добавлял: — Давай, давай, — все, что знал американец по-русски.
И сбросив полупальто, он погружал в бетон градусник, постукивал о край вагонетки, весело подмигивая.
Ему отвечал плотник Сольц. Дело в том, что Старк побился об заклад — десять против одного — с Давидсоном, что бригада Поуха одержит верх над правобережниками.
И вот соревнование берегов вступило в решающую фазу.
Тем временем пошел снежок. Чистый снежок сыпал, озаренный лампами, точно светом уличных витрин, и в этот час ночной смены вся плотина — с эстакадой, бегом вагонеток, снованием людей — стала похожа на шумную улицу в зимнюю ночь.
К каждой бетономешалке вместо четырех, как обычно, человек стало двое; все взялись за лопаты. Взмахи лопат учащались.
Татарин Нагимов, великий силач, развлекавший людей в бараках тем, что подымал левой рукой стол или лавку, один взялся за вагонетку. Он катил ее без помощи крючкового — и выражение лица у богатыря было такое, как будто у него в руках не тачка с бетоном, а коляска с ребенком.
Кому-то не хватило лопаты, где-то подрались.
— Ты рвач, вот что, а не самодеятельный ударник! — кричал один. — Отдай лопату.
— Я рвач? Ах ты, заячья губа!
Обиженный уже замахнулся было вновь отвоеванной лопатой. Старк бросился между ними. Долговязый чудак прыгал без шапки, без пиджака между разгоряченными спорщиками, как судья на ринге.
— Финиш! — кричал он. — Донт луз тзе тайм — не тратьте времени!
Но спорщики, не понимая американца, решили, что он побуждает их к боксу — и сбросили телогрейки. Вмешались спортсмены Кварц и Дуй. Усмотрев беспорядок, спешил сюда Степанов, сам разгоряченный, с блистающими глазами, в желтой кожаной фуражке, в кожаном реглане!
— Э-ге-ге! Что это вы! Поух, что у тебя происходит? На правом берегу подают последние вагонетки!
— Да разве это ударники, — досадовал Поух. — Завелись, как невестки со свекрухой.
И как раз в этот момент раздались крики: «Кончили, гляди, кончили!»
Все перекрыл истошный крик:
— Катят!
Это прозвучало, как отчаянное: пожар! горим!
Поух мгновенно все понял, что-то оборвалось в нем. По выражению его лица все понял и Степанов.
Поух смотрел в ту сторону, откуда по эстакаде с веселым громом катилась вереница дымящихся вагонеток. По сторонам, как древние воины за боевыми колесницами, с видом победителей бежали бетонщики правого берега. На передней вагонетке, как боец времен гражданской войны, стоял во весь рост парень в распахнутом полушубке, в буденовке, размахивая лопатой и что-то крича.
Левобережники бросились наперехват.
— Куда?
— В чем дело?
— Стой! Поворачивай! К матери вас и к черту!
Все тщетно: правобережники, докатив вагонетки, уже опрокидывали их в бункера.
— Давай, вали! — кричал парень в буденовке. — Денег не требуем, — и остервенело работал лопатой.
Бетон тяжело сползал в опалубку. Вокруг неожиданных победителей собралась толпа. Шумели, удивлялись. Весело пылал на лицах победителей огонь задора, тут замечались добродушная усмешка, горделивость, там, на других лицах — растерянность и обида. Слышались то бойкая шутка, то несдержанное ответное словцо.
Опалубка наполнилась до краев.
Столпилась вся смена.
Переводя дыхание, еще не совсем понимая, что произошло, озирался Старк, его соотечественники горячо о чем-то спорили, а мистер Давидсон, развеселясь, поблескивал глазами. Да, Старк проиграл…
Вперед вышел Поух.
— Ладно, — резко начал бригадир бетонщиков левого берега. — Пусть будет так. Я не против.
— А что ты можешь против? Теперь утрись, Алеша.
— Да ладно… Сколько влили?..
— Семь.
— Семь вагонеток влили. Ладно. Это мы замечаем, это наш должок, — и, оглядевшись, обратился к своим: — Хлопцы, слушайте сюда! Свое дело мы сделали, хлопцы. Кто дал толчка? Мы дали толчка. Я уже имею для бригады благодарность от начальника плотины Андрея Петровича Степанова. Андрей Петрович самолично подтверждает. Кстати, будет мануфактура и сапоги, — И Поух опять обернулся к правобережникам: — Не останемся и перед вами. Влили семь? Имеете завтра четырнадцать. Ничего. Мы знаем, в какие ворота идем…
В ту же ночь Старк писал письмо своей жене, насвистывая мотив старинной и любимой песенки:
Да, мой друг, здесь не растут бананы.
Бананов нет у нас…
«…Ты знаешь ответ на вопрос, почему я избрал карьеру строителя: я стал строителем потому, что «Индастриал билдинг кампани» предложила мне два доллара пятьдесят центов, это была самая большая плата, на какую я мог тогда рассчитывать. Доктор Вильямс, профессор Массачузетского технологического института, посвятил меня в романтику бетоностроения. Я последовал за мистером Вильямсом на Большие Озера, где он тогда проектировал плотины, и там одна неблагоразумная девушка вышла за меня замуж и побудила меня занять место производителя работ… Мистер Мак Гарвей, начальник цеха строительных материалов, любезно помог мне в ту пору уяснить выгоды, какие можно извлечь из бетоностроення, как профессии. Мы много поработали и много выстроили в то время.
Но никогда прежде я не испытывал удовлетворения более полного, чем сейчас, когда я помогаю строить завод у Магнитной горы. Тут я понял многое, что необходимо понять мужчине. Я жалею, что здесь нет нашего старика Вильямса, его проект плотины претерпел большие испытания. Но в конечном счете Вильямс был бы удовлетворен. Его проект реабилитирован. Реабилитирован советскими комсомольцами. Да, это так. Мы видим урок настойчивости, оптимизма, видим, что значит молодость страны.
Что же происходит? Я не уставал искать способ облегчить свои сомнения по поводу вынужденного выбора карьеры. Теперь здесь все мы, кому это доступно, переживаем свою вторую молодость. Полным сердцем я чувствую удовлетворение: я участник полезного и прекрасного.
Чувство общего дела — вот что характеризует труд в этой стране. Сменяются руководители, вспыхивают и угасают страсти, которые казались решающими, — предприятие задумано шире и убедительней, чем интересы и убеждения отдельного человека. Дело становится достоянием каждого, хозяином предприятия — весь народ.
Вот таинственный ключ ко всему: творческое усилие окупает недостатки техники.
Творческий энтузиазм поднимает на высоту каждого из нас.
Люди не могут оказаться более интересными, а дела более романтическими. Нельзя не симпатизировать этой стране… И когда я вернусь к нашим берегам, я расскажу тебе о женщинах, помогающих своим мужьям жить и чувствовать…
Всегда я буду тосковать по удивительной панораме. Я любуюсь ею из окна своей комнаты, а иногда — с вершины холма, поднимающегося над Магнитостроем, с холма, сложенного из железа, с холма, привлекшего сюда чудные силы и обреченного на то, что его съедят машины. Через несколько лет горизонт и степи вокруг этого холма прикроет огромный металлургический завод, город, дымы города и завода. Посредине степи сверкнет озеро, образованное при помощи нашей плотины… Это будет уже скоро. Мы все — плотник Сольц и Давидсон, их почтенный русский коллега Волков, друг мой молодой бетонщик Алеша Поух, наконец начальник строительства плотины инженер Степанов, — все мы верим, что наше вдохновение не напрасно…
Мистер Гарвей сожалеет, что поторопился выписать сюда свою семью и теперь, кажется, отменяет этот план. Я сожалею о том, что я не могу этого сделать сейчас. Но ничего. Мы это все-таки сделаем. Мы обязательно сделаем это вдвоем. Под старость мы обязательно еще раз приедем сюда. Что-то будет здесь тогда, лет через двадцать пять?»
