«Сухой, сильный степной ветер нес через Куликово поле тучи черной пыли…» – наблюдал он, и ему приходили в голову зловещие образы бойни.
В 1912 году, в столетие Отечественной войны, Катаев выступил в гимназии, где проходило торжественное литературно-художественное утро, со стихотворением:
Война недолго продолжалась.
В России скоро не осталось
Ни одного врага, и вот –
Вздохнул свободнее народ.
Настали святки. Все ликуют.
Несется колокольный звон.
Победу русский торжествует.
Погиб, погиб Наполеон…
Пока в России дух народный
Огнем пылающим горит,
Ее никто не победит!
На последних строчках он «выбросил вперед руку со сжатым кулаком».
Он помнил пересказанную ему бабушкой со слов прабабушки историю про артиллерийского прапорщика Щеголева, героя Севастопольской кампании, отбившего английский десант и спасшего Одессу. «Бабушка вытирала платочком слезы восторга, и я тоже начинал плакать от гордости за русскую армию и мечтал стать когда-нибудь таким же прапорщиком артиллерии, как Щеголев».
А бывало и так… В 1911-м Катаев, которому еще не исполнилось пятнадцати, все в том же «Одесском вестнике» выступил со стихотворным обращением «Пора (Посвящается всем монархическим организациям)»:
Волнуется русское море,
Клокочет и стонет оно.
В том стоне мне слышится горе:
«Давно, пора уж давно!»
Да, братья, пора уж настала,
От сна ты, Россия, проснись.
Довольно веков ты дремала,
Пора же теперь, оглянись!
Ты видишь: на западе финны
Свой точат коварно кинжал,
А там на востоке раввины, –
Китайский мятеж обуял.
И племя Иуды не дремлет,
Шатает основы твои,
Народному стону не внемлет
И чтит лишь законы свои.
Так что ж! неужели же силы,
Чтоб снять этот тягостный гнет,
Чтоб сгинули все юдофилы,
Россия в себе не найдет?
Чтоб это тяжелое время
Нам гордо ногами попрать
И снова, как в прежнее время,
Трехцветное знамя поднять!
(«Одесский вестник» явно опечатался: вместо «равнины» набрано «раввины» – вероятно, от полноты чувств.)
Эти стихи занятно диссонируют с биографией Катаева, не раз впоследствии в прозе и в жизни показывавшего себя вполне «юдофилом».
В 1912-м «Одесский вестник» помещает торжественные стихи Катаева «Привет Союзу русского народа в день шестилетия его»:
Привет тебе, привет,
Привет, Союз родимый:
Ты твердою рукой
Поток неудержимый,
Поток народных смут, –
Сдержал. И тяжкий путь
Готовила судьба
Сынам твоим бесстрашным,
Но твердо ты стоял
Пред натиском ужасным,
Храня в душе священный идеал.
* * *
Взошла для нас заря…
Колени преклоните
Шесть лет прошло.
Рассеял ветер тучи,
И засиял Российский небосклон,
Зарею новою и чудной озарен.
* * *
Взошла для нас заря,
Настало пробужденье.
И пусть же русский дух –
Могучее стремленье
Гнет вражеский в мгновение сломит
И знамя русское высоко водрузит.
И в любящей душе Молитву сотворите:
«Храни Господь Россию и Царя».
(В 1913-м это стихотворение вышло почти в том же виде, стихотворец убрал эпитет «чудный» про зарю и переменил сроки: «Семь лет прошло».
Стих гуляет по Интернету в варианте, где написано «преклоня» и «сотворяя», и таким образом в последней строфе пропущено сказуемое, но это не рано пробудившийся катаевский мовизм – «пишу, как хочу», а опечатка небрежно переписавшего из архива.)
Когда в романе «Разбитая жизнь, или Волшебный рог Оберона» он пишет: «Генеральша варила варенье, а генерал сидел в бархатном кресле и читал черносотенную газету “Русская речь”», хочется поинтересоваться – уж не со стихами ли юного Вали?
Например, теми, что вышли 14 апреля 1913 года на мелованной бумаге в пасхальном вкладыше в газету:
На устах – слова привета.
Перезвон колоколов…
Сколько жизни! Сколько света!
Сколько солнца и цветов!..
До этого 30 января 1913 года в «Русской речи» появилась статья «Школьные учебники», подписанная «В. К-въ» (с большой вероятностью, за авторством шестнадцатилетнего Катаева – он признавал, что подписывался так!), где со знанием дела бойко критиковалось гимназическое образование и, в частности, хрестоматии для чтения по русскому языку и учебники по русской литературе. «В некоторые хрестоматии для учеников младших и средних классов ныне уже включены, как образцы для изучения, отрывки из Максима Горького, Тана, Якубовича и других представителей современной оппозиционной литературы, – беспокоился автор. – В истории литературы еще ярче выступает это оппозиционное начало; в популярной для учеников форме проводится идея о “прогрессивных задачах” в нашей литературе и в обществе, а то, что явно противоречит этой идее, либо совершенно исключается, либо освещается как “материал реакционный”, не заслуживающий внимания». Автора огорчали осмеяние знаменитой «Переписки с друзьями» Гоголя, замалчивание славянофилов и то, что «памятный роман» Достоевского «Бесы» противопоставляется «русскому свободомыслию».
Между тем влечение и почтение к Союзу русского народа могли быть следствием семейного воспитания. Как рассказывал поэт и одессит по происхождению Семен Липкин, отец писателя был известен на весь город своими взглядами, близкими к «черносотенным».
Это неудивительно – подобные взгляды имели силу в Одессе, где (единственный случай в истории монархического движения) в 1913-м черносотенцы одержали убедительную победу на выборах в Думу, а их лидер Борис Пеликан был городским головой до февраля 1917-го.
Интересно, что в повести «Белеет парус одинокий» Катаев в точности передает внешность, манеры и психологический типаж отца, вдовца, воспитывающего двух мальчиков при помощи их тети, но рисует его «прогрессивным педагогом», укрывающим то матроса с «Потемкина», то евреев-соседей, и даже бросает грудью навстречу проклятым громилам, которые принимаются его лупить. Ну а впрочем, многие русские националисты защищали «громимых» (например, Василий Шульгин).
Катаев, уже старик, однажды в Переделкине разоткровенничался с писательницей Инной Гофф и вспомнил одесский погром: выставили икону на окно и прятали у себя семью соседа, ремесленника. Его дочки были в соломенных шляпках. «Как флаконы», – улыбнулся Валентин Петрович.
Девочки Катаева
Первое свидание он, пятнадцатилетний, назначил знакомой, четырнадцатилетней девочке. И когда оно состоялось, не знал, что делать. Сводило с ума само сладкое слово «свидание»…
