Все это воспроизведено Катаевым в «Алмазном венце» в ярких красках и с высвечиванием лукавства Симы.

Из мемуаров литератора Владимира Огнева следует, что, прочитав подобные воспоминания, 76-летняя Серафима Суок заплакала, а ее 85-летний муж Виктор Шкловский закричал, что «пойдет бить ему морду». «Вытерев нос и сразу перестав плакать, Серафима Густавовна сказала: “Этого еще не хватало! Пойдем спать, Витя”».

Рассказывая, как вызволял Симу из мужниного плена, Катаев словно красовался перед зеркалом: «Вид у меня был устрашающий: офицерский френч времен Керенского, холщовые штаны, деревянные сандалии на босу ногу, в зубах трубка, дымящая махоркой, а на бритой голове красная турецкая феска с черной кистью, полученная мною по ордеру вместо шапки в городском вещевом складе». (Константин Паустовский вспоминал Одессу того времени: «На эстраде, набитой до отказа молодыми людьми и девицами, краснела феска Валентина Катаева».)

Ольга Суок отзывалась о связке Катаев – Багрицкий – Олеша: «От всех троих оставалось впечатление, как будто сводили они счеты с кем-то: “а вот мы такие-то”, как бы протестовали против чего-либо. Эта установка откладывала резкий отпечаток на манере вести себя».

Но сестер это, по всей видимости, и привлекало.

У ЮгРОСТА была своя сеть уездных и городских корреспондентов, среди которых оказался и юный Евгений Петров.

В основном корреспонденты были сельские, их требовалось набрать в штат, а потом поддерживать с ними связь. В отчете организационно-инструкторского отдела сообщалось: «При почти абсолютной оторванности от Одессы всех уездных пунктов, частых набегах на уездные города и села всяких банд, периодически разрушавших с большим трудом налаженную работу, нельзя было предъявлять корреспондентам “Югросты” очень строгих требований, и порой целыми неделями отдел оставался без информации уезда. Несмотря на все эти неблагоприятные условия, отдел продолжал кропотливую работу налаживания сети корреспондентов в уездах и начинал снова строить организационный аппарат, как только тот был разрушен».

В «Траве забвенья» Катаев повествовал о своей (Рюрика Пчелкина) поездке в глухой уезд для вербовки волостных и сельских корреспондентов: волкоров и селькоров. Он пользовался подводами, которые неохотно снаряжали для него местные власти, и ночевал в хатах, и хотя бы отъедался простой и сытной пищей после города, где довольствовался скудным пайком. Жизнь в Одессе была крайне тяжелой: голодной, холодной, без одежды, паек частями приходилось менять либо на какую-то другую еду, либо на предметы первой необходимости. Ольга Суок, жена Олеши, вспоминала, что в Одессе «все трое (Катаев, Олеша, Багрицкий) ходили очень “экстравагантно” одетыми, под “босяков”», в этом была не только намеренность, но и нужда – катаевский герой, отправившись в уезд, сменял на базаре в городе Балте английскую шинель, полученную по записке от секретаря Губкома Ингулова, на «латаный-перелатаный бараний кожух».

В уездах были недовольны советской властью с ее повинностями и изъятием зерна, здесь постоянно убивали продармейцев и коммунистов, вдоль границы с Румынией действовали отряды непокорных атаманов. По словам Катаева, «корреспонденты вербовались главным образом из деревенской интеллигенции: волостных писарей и сельских учителей», совсем молодых людей, при этом многие отказывались от работы на ЮгРОСТА под разными предлогами. Это неудивительно: тогда волкоров и селькоров хоронили чуть ли не еженедельно.

Между тем катаевского лирического героя подсадили на рессорную бричку к некоему товарищу, который по заданию Ингулова отправлялся в глубинные волости агитировать «против кулаков» и за расширение посевных площадей. «Товарищ» оказался «красным попом», священником с «дерзкими, петушиными глазами под высокомерно вздернутыми, изломанными бровями пророка».

В дороге спутник досаждал придирками, назиданиями, обличениями и злорадством по отношению к старой, порочной, теперь уничтожаемой церкви, где его, воинствующего и пламенного, не оценили по достоинству и не рукоположили в архиереи.

В деревенском храме поутру «красный поп» произносил на амвоне проповедь о посевных площадях, но неожиданно набросился на настоятеля: «Чревоугодник, пьяница, прелюбодей!» («местный батюшка, добрый старичок, стоял рядом, не зная, куда девать детские коротенькие ручки, и сконфуженно потупясь»). Заметалась попадья в окружении женщин, затрепетали старухи, мужики, хохлы и молдаване, сурово мрачнели, и в воздухе пронеслось дуновение расправы.

На рассвете катаевского Пчелкина разбудил местный учитель, завербованный в волкоры: «Тикайте и тикайте». Юноша, сразу поняв, что дело худо, покатил на подводе. На дороге наперерез вырос конный отряд в красноармейской форме. Это была переодетая «банда». Пчелкина повели расстреливать в прошлогоднюю кукурузу. «И он вдруг стал постыдно и неудержимо испражняться»[22]. Тем временем атаман по складам прочитал инструкцию корреспондента, предписывавшую «борьбу со всеми злоупотреблениями местных советских властей и нарушениями законности», и вдруг сменил гнев на милость. Удостоверившись «чи он не жид», хлопцы дали юноше пинка и шмальнули у него над головой. Тот двое суток пробирался к городу Балте. Дойдя, он обнаружил похоронную процессию. Баба, несшая «мраморную плиту сала», объяснила, что хоронят «красного попа» и «с ним еще чи трех, чи двух продармейцев, а также – кажут – ще якогось канцеляриста с города Одессы, что днями банда батьки Заболотного вбыла на селе Ожила».

Все это читается как остросюжетная беллетристика, но в самом деле югростовца Катаева чуть не расстреляли во время поездки в далекую волость. В автобиографии 1946 года он подтверждал, что его «неоднократно посылали в деревню для организации селькоровской сети» и один раз его захватила «банда Заболотного» – «Я чудом спасся от смерти».

«Красный поп» тоже не был капризом авторского воображения. И судьба его была именно такой, как написал Катаев.

И время событий совпадает. Катаевские стихи с картинами ранней, то вдруг метельной, то солнечно-талой весны подтверждают, что путешествие в опасную глухомань случилось именно тогда.

Похоже, жизнь действительно свела Катаева со священником Василием Островидовым.

Именно так звали «красного попа», и был он, Василий Андреевич Островидов, личностью незаурядной.

До распада СССР в Одессе, а еще в Балте и даже в Харькове имелись названные в честь него улицы.

Родился он 10 июля 1864 года в селе Копёны Аткарского уезда Саратовской губернии в семье сельского дьячка. Окончил Камышинское духовное училище и стал послушником в монастыре, откуда вскоре сбежал. Потом был конторщиком на пристани, певчим в хоре, учителем в сельской школе, дьяконом в саратовском кафедральном соборе, куда его взяли за мощный бас. Но в 23 года уехал в Москву, где поступил в музыкально-драматическое училище. Одновременно с учебой пел в хоре Архангельского собора. На выпускном экзамене в 1892 году солировал уже в Большом театре в партии Руслана и в том же году дебютировал в партии Сусанина в опере Глинки «Жизнь за царя». В дальнейшем Островидов успешно выступал во многих городах России под сценическим псевдонимом Тассин. Николай Римский-Корсаков на подаренном портрете написал: «Единственному Деду Морозу от автора “Снегурочки”». Федор Шаляпин прислал ему восторженное письмо.

В 1897-м Василий Островидов уехал в Италию оттачивать мастерство у знаменитого Эрнесто Росси. Он успешно выступал в Риме, Турине и других итальянских городах в оперных партиях, которых в его репертуаре было свыше шестидесяти.

Внезапно порвав с искусством, вернулся в Церковь. Стал священником и служил в кафедральном соборе во Владивостоке. Он произносил проповеди о справедливости, в защиту бедных. Но был не социалистом, а из другого стана. За активную общественную деятельность отца Василия избрали председателем Владивостокского отдела Русского народного союза им. Михаила Архангела. Ах, Валя Катаев – «Привет Союзу русского народа» – свои своих не познаша…