– Это твой Петр напоил нашего сыночка брагой, что его так рвет?
– Да у нас и браги-то нет, – удивленно ответила та, не предупрежденная дядей Петей.
«Так где же он был?» – подумала матушка Анна, и дома уже вместе с матерью они учинили мне допрос. Я исповедался перед ними, рассказал все как было, чувствуя себя виновным.
Несколько дней мои старушки сердились на тетю Юлю, а та на них, и на меня тоже сердилась, говоря, что я сам пришел, сам и виноват. Потом помирились, и все забылось. Только мой желудок с тех пор стал часто болеть.
Теперь на свете никого из них уже нет, кроме Юрия и меня. Послушался бы я тогда своего Ангела Хранителя, доброго советника, ничего бы плохого и не было.
Сосед
Теплым майским утром кончилась наконец долгая тяжелая война. По нашей улице шли поодиночке усталые, покрытые дорожной пылью солдаты. Они возвращались в свои родные дома, чтобы начать новую мирную жизнь. Но их, вернувшихся, было немного. Большинство ушедших на фронт домой не пришли.
Не пришел и мой отец, погибший в городе Торопце под Великими Луками еще в начале войны. Даже после получения похоронки моей бабушке Марфе не верилось, что ее сына Вани нет в живых.
В молодости родила она несколько детей, но все они рано умерли. Возможно, умер бы, заболев оспой, и Ваня, будущий мой отец, если бы не отвезла она его по совету людей к чудотворной Сарсазской иконе Божией Матери. На источнике Ваня получил исцеление, но оспа сильно повредила его лицо.
Мать и бабушка ждали отца всю войну, не теряя надежды. В то майское утро, когда шли домой солдаты, я видел, как бабушка Марфа, припав к русской печке, горько плакала.
Вернулся с фронта сосед Семен и тут же принялся за дело. Стал работать кузнецом, ремонтируя сеялки, веялки, жатки, плуги и молотилки. Работы хватало всем.
Помню, у матери на занавеске висела новенькая медаль за трудовые заслуги в тылу. Меня, маленького мальчишку, интересовало все, в том числе и эта медаль, не дававшая мне и минуты покоя. Когда матери не было дома, я прицеплял медаль на грудь и носил, любуясь собою в зеркало. Носил, пока не сломал колечко. Испугавшись гнева матери, я побежал к дяде Семе в кузницу – показывать сломанную медаль – и попросил починить ее поскорее, до возвращения мамы. Мужики засмеялись над моим горем: «Экий забавный малец, с медалью в кузницу пришел». Но помочь обещали.
Вечером я сам зашел к дяде Семену за медалью. На радостях я схватил ее и сунул в карман. А когда пришел домой, то сразу опять огорчился. Вместо колечка дядя Семен приделал небольшую цепочку, и желтенький кругляшок смешно на ней болтался. Я не смел уже больше его ни о чем просить и куда-то засунул медаль. С глаз долой – из сердца вон, как говорится. Так и забылась эта история.
Дядя Семен прожил после возвращения с фронта недолго. Тяжелая жизнь, голод, нужда сделали свое дело – он умер, оставив сиротами троих детей. Всем он запомнился как добрый, отзывчивый человек. И мама молилась о нем, ежедневно утром поминала вслух. Молилась она и о других. С годами ее синодик увеличился настолько, что однажды мама решила сократить этот список: «А выброшу-ка я и имя Семена. Кто он мне такой? Сосед, да и только… И так много лет поминала, чего уж теперь?»
Село наше стояло у подножия горы, а на горочке, за храмом, было большое кладбище, на котором лежал и Семен. Когда мать впервые не помолилась за соседа, в ту же ночь он ей приснился спускающимся с горы. Мать его спросила: «Семен, есть ли польза тебе от молитвы? Я решила более тебя не поминать». Семен грустно посмотрел на нее и ответил: «Большая мне польза, когда молишься…»
До самой смерти поминала мама доброго Семена: ведь действительно – у Бога мертвых нет.
Самовар
В нашем селе жили две верующие сестры-старушки. Одна из них была хорошей портнихой, старалась своим трудом угодить односельчанам. Другая занималась домашним хозяйством. Одну звали Надеждой, другую – Ариной.
Жили сестры дружно. Им мог бы позавидовать любой приходящий, а ходили к ним многие, в том числе и моя мать. Они ласково принимали всех, угощали чаем вприкуску из большого пузатого самовара. Самовар не остывал в течение дня. Наговорившись и напившись сполна, гости благодарили хозяек и уходили довольные.
Это были сестры не просто по плоти, но и по духу, духовные сестры во Христе. От них много можно было услышать полезного для души. Бабушки читали старинные книги, протяжно пели молитвы, трогая сердце таких же, как они, старушек. Те умилялись, слушая слово Божие. Сестры жалели друг друга, ухаживали, когда кто из них болел. Дожив до глубокой старости, все чаще и чаще они давали место телесному покою, проводя отдых за чашкой вкусного чая.
Замуж в молодости они не вышли: так и остались старыми девами, служа друг другу. Некоторые даже называли старушек монашками. Арина иногда вспоминала свою молодость: «Хороший, который мне нравился, меня не взял, а плохого я и сама не хотела». Они слышали о порочных, падших людях и в своих мыслях невольно осуждали их. Исповедовать худые помыслы было не у кого, и враг рода человеческого незаметно услаждал их тщеславием.
Однажды сидели сестры за столом и пили чай. Ведерный медный самовар стоял на столе, начищенный до блеска перед праздником. В месяц раза два приступала к нему Арина с песком, чтобы снять тусклость. Вот и теперь он, сверкая чистотой, шипел и булькал. Гости пока не пришли, и они наслаждались праздничным покоем, тишиной убранной горницы.
– Наденька, что бы мы делали, если бы не было у нас с тобой этого самовара? Из чего бы мы стали пить?
– Да, – вздохнув, гнусаво ответила Надежда. Нос у нее был от рождения сплюснутый, курносый, и от этого она всегда гундосила. – Если бы я не купила его в тридцать четвертом году, то пришлось бы нам маяться всю жизнь.
– Этот самовар не ты купила, а я, – возразила Арина.
– Как бы не так! – откликнулась Надежда. – Помнишь Митьку раскулаченного? От его сына я и купила, деньги тогда были дорогие.
– Ты что! – начала сердиться Арина. – Самовар мой. Я привезла его зимой, как сейчас помню, от родителей.
– Нет, мой! – возразила Надежда.
– Не спорь, я хорошо помню…
– Нет, мой! – наступала Арина. – Ты его не покупала, у тебя и денег тогда не было.
Из-за самовара сестры не на шутку расстроились и рассердились друг на друга.
– Ладно, – решительно прогнусавила Надежда, – если он твой, то посмотри на икону и перекрестись пред образом.
Арина повернулась к углу, где стояли иконы, и перекрестилась.
– Твой так твой… – тихо сказала Надежда, вставая из-за стола, – бери его и уходи, куда хочешь.
Арина молча вышла и поплелась к племяннице, жившей за мостом. Через несколько дней она заболела, слегла в постель. В таком положении ее застала моя мать.
– Помириться вам надо, – сказала она Арине. – Люди смеются, враг тешится, что победил вас, по зависти надсмеялся над вами перед смертью. Бог с ним, с самоваром. Затоптать надо грех. Смири свою гордость, а то, не дай Бог, умрешь без примирения и покаяния. Куда душа пойдет?
Все это знала Арина. Учила других, а теперь сама омрачилась, разозлилась на сестру за упорство. Смолчала Арина. Тогда мать пошла к Надежде и уговорила ту помириться с сестрой. Они упали в слезах друг другу в ноги и долго плакали, прося прощения. Мать помогла им встать.
– Что ж нас, неразумных, так поймал лукавый, – примирившись, сокрушались сестры.
Арина так и не поправилась. Через неделю она умерла, предав душу Богу. Вскоре за ней умерла и Надежда. В память об этих старушках у нас сохранился тот самый горе-самовар. Мы очень полюбили пить из него чай, но за столом всегда старались сохранять мир и ни о чем не спорить.
Добрая память
На высоком берегу многоводной реки Камы стоит старинный городок Чистополь. Несколько лет назад, гуляя по его тенистым чистым улочкам, забрел я на тихое старое городское кладбище. Вдруг вспомнился рассказ о том, как в далеком тысяча девятьсот двадцать пятом году группа молодых вандалов совершила налет на кладбище: были опрокинуты и разбиты многие надгробные памятники и кресты местных «буржуев», «врагов народа». Невредим остался единственный мраморный ангел, величаво возвышающийся над могильными холмиками, – немой свидетель еще одной страницы русской истории. И у меня сами собой сложились строчки:
