© Иеродиакон Никон (Муртазов), 2017

© Оформление. ООО «Издательство «Пальмира», АО «Т8 Издательские Технологии», 2017

Детский противотуберкулезный санаторий, куда мать привезла меня на лечение, находился на высоком холме, окруженном сосновым бором. Тяжесть заболевания диктовала строгий постельный режим. Так и лежали мы – кто год, кто два, а кто-то страдал и пять, и семь лет. Лег и я на долгие годы, еще не осознавая детским умом всего, что может произойти со мной. Поговорив с врачом, украдкой поплакав и напоследок молча перекрестив меня, мать уехала. Родная деревня оказалась теперь далеко. Я остался один на один с иной жизнью, с незнакомыми людьми.

Здесь было четырехразовое питание, школа, хорошая библиотека. Школа по успеваемости была первой в районе. Ученики лежали на койках с колесиками. Каждое утро заботливые нянечки развозили детей по классам, а после занятий доставляли их обратно в палаты.

Мне врезалась в память огромная кумачовая надпись на стене санатория: «Спасибо товарищу Сталину за наше счастливое детство». И это была правда. Больные дети не чувствовали себя обделенными. Мы слушали радиопередачи, играли на гармони, сражались в шахматы, шашки, морской бой, пели песни, читали, шумели и спорили. Девочки занимались рукоделием. Старшие ребята выпускали стенгазету, составляли кроссворды.

Большой радостью была для всех нас встреча на каталонках в кинозале. Собираясь вместе, мы, дети разных народов, считали себя единой советской семьей. Напоминание о национальности служило поводом для обид.

Наши шефы, работники Казанского исторического музея, привозили и показывали свои экспонаты. Общество слепых устраивало концерты. В дни праздников выступали пионеры и ветераны. Воспитывали нас на примерах преданности Родине, служения своему народу, безоглядной веры в человеческие силы. Основой воспитания служил дух гордого атеизма.

Я быстро включился в общую жизнь, стал неугомонным участником всех ребячьих увлечений: подбирал на гармони полюбившиеся мелодии, оформлял стенгазету, много читал. Новые впечатления совсем заслонили в моей душе образ матери и родного дома.

Мать приезжала ко мне раз в год. Наплакавшись вдоволь, она с лаской и болью смотрела на меня, гладила по голове, утешала, измеряла мой рост. Она молилась, и, думаю, ее молитва доходила до Бога. После ее отъезда какое-то внутреннее волнение не отпускало меня. И тогда я мечтал поскорее уехать отсюда.

Лечение облегчало страдания, но болезнь лишь отступала, по-прежнему совершая свое коварное разрушительное дело, проникая в известковую оболочку костей. И все же на время мой недуг отступил: врачи поставили меня на ноги. На меня надели желатиновый корсет, в руки дали костыли и велели ходить. Голова кружилась, ноги дрожали, а радости не было конца. Вскоре приехала мать и забрала меня домой. С грустью прощался я с друзьями, с санаторием, ставшим мне родным домом. Стояла осень, в воздухе веяло прохладой, под ногами шуршала опавшая листва.

– Теперь мы будем жить с монашками, – сказала мне мать, спускаясь с горы. – Они обе старенькие. У Анны Михайловны хороший голос – она поет в церковном хоре, а Феня убирает в храме. Они очень хорошие, добрые.

Я молчал, не зная, что ей ответить: сама тема была для меня чужой. Я еще помнил некоторые молитвы, выученные в раннем детстве, но они не имели никакого значения в моей нынешней жизни.

Вечером мы уже были в родной деревне. Наш маленький домик имел двух хозяев. Одну половину занимали наши пожилые соседи, а вторую – мы. В комнате было уютно и тепло от натопленных печей. Тонкое, забытое благоухание свечей и ладана пронзало до самого сердца. В небольшой комнате было очень много икон, перед которыми горела большая лампада. Тикали ходики. За окнами моросил осенний дождь. Анна Михайловна дала мне почитать небольшую, сильно потрепанную книгу с желтыми страницами. Это был Закон Божий. Я читал ее, как сказку, пока не уснул.

В полночь я проснулся. Тусклый, мягкий свет лампады освещал комнату. Вдруг я увидел, как из кухни черной тенью вошел в комнату человек и сел на сундуке у моих ног. Отчетливо вырисовывались голова, плечи и руки. «Кто это?» – подумал я. Захотелось ощупать вошедшего. Я сел и протянул руки. Они ничего не ощутили, хотя призрак продолжал сидеть не двигаясь.

Я сразу разбудил мать и монашек. Включили свет. Видение пропало.

– Это тебя бес пугает, – со вздохом сказала Анна Михайловна. – Ушел ты от него, вот ему и лихо. Молиться надо.

Свет выключили, и мы вновь заснули.

Утром и днем я был в раздумье. От внезапной встречи с потусторонней силой возник вопрос: «Если ночной гость – это бес, значит, есть и Бог?»

У Господа много путей обращения к Себе грешника. Видимо, этот путь был – от противного. Во вторую ночь я проснулся опять в полночь.

Лежал, закрывшись ватным одеялом, и с минуту ни о чем не думал. И вдруг почувствовал, что кто-то, весом с кошку, прыгнул на меня откуда-то сверху и стал бегать по мне взад-вперед с небольшими остановками.

Я испугался, не зная, что мне делать. Боялся выглянуть из-под одеяла. «А если попробовать перекреститься?» – подумал я и осенил себя крестным знамением под одеялом. «Кошка» добежала от ног до живота и остановилась. На грудь она не пошла. Тогда я все понял. «Кошка» боится креста. Вынув руку из-под одеяла, перекрестил всю постель, и… сатанинское наваждение исчезло. Сомнений не оставалось: это был бес. Я поверил в силу креста.

Утром рассказал своим о «кошке». Надел на себя крестик и выучил наизусть молитву «Да воскреснет Бог…».

В третью ночь диавол явился мне во сне – в своем адском зверином образе. Он смотрел на меня с улицы в окно. Глаза горели страшным огнем. Вид этот был ужасен, но я стал читать выученную днем молитву и совершать крестное знамение. Этим я словно жег его: он искривился в злобной гримасе и на словах «тако да погибнут беси…» стал растворяться как в тумане и постепенно исчез из моих глаз. Так Милосердный Господь дал мне познать не только силу креста, но и силу крестной молитвы, которую необходимо знать каждому христианину для защиты от врагов нашего спасения.

Я благодарил Бога за Его великую ко мне милость и, исповедав свои грехи, начал новую, христианскую жизнь.

Три года я пел в церковном хоре в Чистополе. Регентом была инокиня Ираида Степановна – пожилая, обладающая сильным альтом, глубоко верующая, хорошо знающая свое дело. Жила она вдвоем с Груней, родной сестрой бывшего чистопольского монаха, в маленьком деревянном домике на одной из центральных улиц. Я часто бывал у них. Они угощали меня чаем с принесенным кем-нибудь из прихожан пирогом или ватрушкой. Все у них в доме мне нравилось: и простота, и чистота, и красивые старинные иконы в окладах, – все это создавало уют и тепло. У жарко натопленной печки всегда лежала бухарская кошка, а в углу стояла фисгармония, на которой так хорошо играла Ираида Степановна. Мы пели канты – душеспасительные стихотворные песнопения. Тишиной, миром и каким-то тонким благоуханием веяло от всей этой домашней обстановки. Ираида Степановна не знала своих родителей. Родилась она близ монастыря. Родители ее умерли, оставив девочку на воспитание дяде. Со временем он привел отроковицу к игуменье.

Раечка, как ее называли все монашенки, стала жить и воспитываться в стенах монастыря. В годы войны Ираида Степановна жила в Ульяновске и была регентом в патриаршем хоре – когда Московская Патриархия во главе со Святейшим Патриархом Сергием была эвакуирована на Волгу.

Ираида Степановна всегда была болезненной, жаловалась на головные боли и боли в груди. Скончалась она в преклонном возрасте в конце семидесятых годов. Похоронили ее в ограде кладбищенской церкви.