Мальчики сидели вокруг костра, разведенного на полянке, и подкидывали в огонь хворост. Ребята шумно разговаривали, веселились, играли, а когда костер угас, оставив дымящуюся кучу углей, спокойно пошли в лес, не чувствуя беды.

Слабый ветерок раздувал и разносил искры, и вскоре вся опушка была охвачена пламенем. Огонь быстро распространялся. С треском начали гореть смолистые ели. Весь лес заволокло дымом. Стало жарко и душно. Это горел двести шестьдесят первый квартал моей матери, которая после войны работала лесником.

Тем временем мама шла к себе на кордон – так назывался домик лесника. Она думала о том, что завтра надо обязательно вызвать трактор и сделать лесозащитную полосу. Документы уже были у нее на руках, а времени для этого важного дела все не хватало. Как-то неспокойно было у нее на сердце. «Может быть, со свекровью Марфой что-нибудь случилось или с детками в деревне», – думала она. Ведь мы были сиротками, хотя и не без присмотра. В свекровь свою мама верила: та горячо любила внучат и пеклась о нас, как курица о цыплятах.

До этого мама работала завхозом в больнице… Воспоминания нахлынули на нее. Вспомнила, как она с воспалением брюшины была отправлена заботливым врачом Фаиной Макарьевной на самолете в Шамскую больницу в Казани. Как, беспомощная, лежала на операционном столе и профессор Соколов делал ей сложнейшую операцию. Как свекровь в это время поставила на колени всех троих детей – просить у Бога жизни для матери. И мать, по милости Божией, одна из тысячи таких больных осталась живой, можно сказать выбралась из могилы. Вспомнила, как врач, татарка, не отходила от ее постели, объясняя это какой-то непреодолимой тягой к больной. А главное, мать понимала, что это детские молитвы доходят до Бога.

Сейчас же мама была вся в трудах. Не женское это дело – быть лесником!..

Вдруг она почувствовала запах гари и услышала треск горевшего валежника. Мать бросилась в ту сторону, где увидела густые, черные клубы дыма. Они поднимались над лесом и легко относились ветром в сторону. «Тюрьма мне», – пронеслось в голове.

Мать бросилась на землю и стала взывать:

– Божия Матерь, Божия Матерь, спаси!

Мать кричала неистово, душераздирающе. Ее громкие, идущие от сердца вопли заглушались стоном падающих деревьев, шумом ломающихся сучьев и бегущего от огня зверья.

– Божия Матерь, спаси, спаси! – кричала мать.

Она стояла на коленях с воздетыми к небу руками, кричала и взывала о помощи. А лес горел.

В те времена было очень строго. Всякий пожар грозил тюрьмой для лесника, не сделавшего лесозащитной полосы на своем участке и просмотревшего опасные очаги возгорания.

И свершилось великое чудо! Молитва сердечная, горячая была услышана Божией Матерью. На небе внезапно появилась грозовая туча, и пошел сильный ливень с градом, который залил огонь в лесу и тем спас мою мать от тюрьмы.

После этого мать долго вызывали на допросы, но все прошло, слава Богу, благополучно.

Как на исповеди, хочу сказать, что грешил я в жизни часто, потому что не слушал доброго совета Ангела Хранителя моего. Когда идет борьба в уме человека противных друг другу советов – будем осторожны. Это Ангел Хранитель борется с диаволом и бережет человека от грядущего зла.

Был у меня такой случай.

Жил я в юности в небольшом городке на Каме с тихими боязливыми монахинями, что воды никогда и нигде не замутят, – одним словом, страх Божий имущими. С этими монахинями мы с матерью как одна семья жили и старались быть с ними одного духа: Богу молиться, пост соблюдать, духовные книги читать и в церкви на клиросе петь, что я и делал усердно. Голосок у меня, правда, не басистый был, но подходящий для старушечьего хора, и регент Ираида Степановна была довольна. Я во всем слушался свою мать и монахинь. Но временами тяжело было это делать, и я роптал, злился, осуждал. Во мне бунтовал не видимый глазами гордый дух свободы, вошедший в меня еще в санатории. Но я был болен и вынужден был смиряться. Вера и Святое Евангелие помогали мне в этом. Летели дни, шли недели, месяцы и годы. Я ко всему привыкал, как привык раньше годами лежать, не чувствовать ногами пола. Привычка – вторая натура.

Наступил праздник святого Архангела Михаила. Наши ушли ко всенощной в храм, до которого было добираться два часа, а я, сославшись на немощь, остался дома. Одному мне стало скучно. У меня родилось желание сходить к бывшим соседям, живущим на другом конце города. Там раньше был наш дом, но мы его продали и купили новый, в другом месте. Соседи были хорошие, приветливые, добрые: когда б я ни пришел, всегда угостят, расспросят, проводят. Вышел я из дома, а чей-то голос мне говорит:

– Не ходи! Вдруг мать из церкви придет, а тебя не будет дома? Она расстроится, будут неприятности.

Я стоял в нерешительности, не зная, что делать: идти или не идти.

– Иди, – магически, вкрадчиво шептал другой голос, – все будет хорошо, и ты успеешь вернуться.

Я сделал несколько шагов по улице – и опять первый голос мне внушает:

– Не ходи, зачем тебе это? Сегодня праздник, а ты идешь на грех.

Я остановился, раздумывая над этим советом.

– Иди, – шептал настойчиво левый советник, – там так хорошо и весело!

Я прошел несколько домов, и снова, в последний раз, кто-то грустно сказал:

– Не ходи, помолись лучше дома!

– Не слушай, иди скорее, – не отпускал лукавый, и я послушно пошел…

Вот и улица, и наш домик, в котором я жил несколько лет. Прошел мимо окон, и что-то тронуло сердце. Но в это время из ворот соседнего дома вышла тетя Юля. Она увидела меня, обрадовалась и, схватив за руку, увлекла в дом. Там веселилась компания молодых и пожилых людей.

– Юра пришел из армии, – сказала тетя Юля, – вот мы и празднуем. Выпей с нами.

На столе стояло ведро с брагой и миска с солеными помидорами и огурцами. Она налила мне стакан мутной серой жидкости, и я выпил приятно-сладкую водичку. Повторил еще и еще раз, не смея отказываться. Наконец в руки мне сунули гармонь, и я, еще трезвый, начал играть вальсы. Никто меня не слушал. Каждый кричал, как глухой глухому, и доказывал свою истину или возносил до небес виновника радости, солдата Юрку. Только сейчас я почувствовал тревогу. Скорее бежать отсюда! Не сюда я шел! Куда затащил меня лукавый?! Незаметно для всех я вышел из-за стола, а потом во двор и на улицу. В голове шумело и слышалось: «Пей за Юрку, сынок мой пришел». Но я был уже на свободе. Юру я уважал и любил смотреть, как он с чердака пускал белых голубей в небо и как они, полетав, снова садились ему на руки, а он запирал их на ключ. И вот уже детство прошло, и прошла служба в армии. Неплохо бы как-нибудь посидеть, поговорить, только не сейчас, не в пьяном виде.

Я спешил домой кратким путем, через овраг. Там я дважды, споткнувшись, падал, но продолжал бежать, а не идти. Брага разбирала меня. Что делать дальше? Мои могут узнать, что случилось, по разговору и почувствовать запах. Зайду к дяде Пете, соседу: он меня выручит, попрошу его взять вину на себя. Так я и сделал. Дядя Петя меня любил и пообещал выручить. Я успокоился, пошел домой и лег на диван. Минут через десять пришла из церкви матушка Анна:

– С праздником, – весело сказала она. – Жалеют, что нет тебя. Привет передали, сказали, чтоб скорее поправлялся. Как ты себя чувствуешь?

– Неважно, – глухо буркнул я и отвернулся к стенке, как будто хочу спать.

Мне было стыдно и тяжело на душе.

Вскоре мне стало плохо. Едва дошел до таза, меня сильно затошнило. Поднималось все нутро, весь желудок и кишечник, на глазах были слезы, а меня все рвало и рвало. В конце пошла какая-то слизь и зелень. «Отравился», – подумал я, поднимаясь над тазом.

– Что с тобой? – испугалась матушка Анна. – Кто это тебя так угостил?

– Дядя Петя, – тихо сказал я. Расстроенная мать Анна пошла за луком на огород, который у нас был общий с соседями. Там и увидела она супругу дяди Пети, Ольгу Михайловну.