Ну, в общем, как краска-то подсохла, собрал товарищ Стокс снова совещание расширенное, ну, и говорит Комитету Временному, готово все, мол, друзья-соратники дорогие, для плавания, осталось только - пароход под завязку загрузить, да как можно скорее.

Да нет, говорит товарищу Стоксу Комитет Временный, не можем мы такой вопрос важный самочинно решить, нам - с народом посоветоваться надо. Да вы что, говорит им товарищ Стокс, какое там посоветоваться, когда через день-другой - и сюда бледную чуму принесет, и вымрем мы тут все до одного, а? Ветер-то, говорит - как раз в нашу сторону дует, уже неделю как.

Нет, говорит ему в ответ Комитет Временный, все мы понимаем, товарищ Стокс, но без народа мнения вопрос этот решить - ну, совершенно ведь

невозможно. Недолго мы совсем, товарищ Стокс, хорошо?

Ладно, отвечает им товарищ Стокс, часа вам, как - хватит? Хватит-хватит, товарищ Стокс, говорят ему комитетчики, ну, тогда, значит, пойдем мы. С народом советоваться. И - ушли.

А через час, как и обещали, вернулись.

Нет, говорят, товарищ Стокс, не выйдет ничего, потому как грузить народ - отказывается. Не по Заветам, потому что это, а, значит - грешно. А мы, что, товарищ Стокс? Мы - как народ, мы ж - народом этим самым в Комитет и выбранные, самым справедливым образом.

Ладно, говорит им товарищ Стокс, а построить-то хоть народ на площади старой - сможете? Важное я заявление я для него, для народа приготовил. Сможем-сможем, говорят ему комитетчики, вот построить людей наших драгоценных, да поговорить о чем - это мы завсегда готовы.

Короче, собрали нас всех, Леха, на этой самой площади, да в четыре шеренги выстроили. Хотел я, как обычно, подальше от начальства пристроиться, но не вышло. И оказался я в самой, что ни на есть, первой шеренге. И выходит, значит, на площадь товарищ Стокс, и говорит, что надо, мол, пароход-то, грузить - и прямо сейчас. А ему кто-то из второй шеренги и отвечает, громко так, что грузить - это работать, а по Заветам священным - сильно неправедное это дело и истинный грех. Ну, народ и загудел сразу, что - верно из второй шеренги говорят, так оно на самом деле и есть, и святой Митрофаний не этому совсем, короче, учил, и что погрузки, в общем, никакой не будет - и точка.

Ладно, говорит товарищ Стокс, будем обсуждать дальше. И руки-то из карманов - вынимает, и в одной руке у него маузер знаменитый, а в другой - пистолет аглицкий шестнадцатизарядный.

Шум среди народа как-то сам по себе прекратился, и тихо стало - невозможно передать. А товарищ Стокс идет себе вдоль первой шеренги и у каждого десятого спрашивает, грузить-то как - грешно или не очень?

Ну, первый из спрошенных ему и отвечает, как есть - грешно, совсем грешно. Товарищ Стокс маузер тогда поднял и - б-бац! - у бойца, значит дырка прямо во лбу, посередке. Все - так и замерли, Леха. И сказать даже - нечего. А что тут скажешь, когда справа, чуток дальше, за товарищем Стоксом - девка евоная, Марта, вся в коже черной, словно ведьма, одетая, за пулеметом, а слева - старички пушку автоматную скорострельную вроде как чинят, только ствол у пушки почему-то - аккурат на нас наведенный.

А товарищ Стокс дальше себе идет, и то же самое - спрашивает. И опять, значит - б-бац! - и пошел следующего спрашивать.

А следующим, Леха, как раз я и оказался. "Ну, что?" - говорит мне товарищ Стокс, - "Грузить будем - или как?"

А я, значит, стою перед ним, и смотрю на маузер его проклятущий.

А из ствола-то у маузера, Леха - дымок еще свежий вьется. И, онемел я,

Леха, совершенно, и сказать - совсем ничего не могу. Губы - словно каменные стали, а голове все картинка крутится, как пуля-то вот по стволу ползет, ползет, а потом выползает и прямо в лоб мне - б-бац!..

Посмотрел на меня товарищ Стокс, усмехнулся, маузер опустил и говорит: "Ответ принят". А потом на шаг от строя отступил, и громко так всех спрашивает: "Больше возражающих - нет?.."

Ну, все молчат, значит, а товарищ Стокс - продолжает: "Через пятнадцать минут чтобы - грузить начали. А грехи я вам - прощаю".

А потом повернулся и ушел. Ну, он-то ушел, а девка его с пулеметом - осталась, лежит и скалится, зараза. И старички, пушкой озабоченные, тоже, значит, никуда не делись, чинят и чинят себе, и вроде как - и не утомились даже.

Ну, постояли мы еще чуток, Леха, помолчали - да пошли пароход загружать.

А несогласные которые были, ну, те, что до меня с товарищем Стоксом неудачно побеседовали - так на площади лежать и остались, потому как возиться с ними некогда уже было.

Есть такое слово волшебное, Леха, оказывается - надо.

* * *

И вот только мы проснулись, и воды даже попить не успели - опять придурок появился. Грустный какой-то, печальный даже.

Но мы, конечно, внимания на это особо не обратили. У них, у придурков - свои странности, и понимать их нам - совсем незачем. Тем более, что Филимон так разоспался, что чуть трапезу нашу обязательную - не пропустил. И пока его мы расталкивали, придурок-то уже успел за ведром с тряпкой сходить и почти убрался совсем. Старательный он, ничего не скажешь.

А я вот все думаю - как там Степану-то в хоромах персональных живется, а?.. Хорошо, наверное. Да при таком старательном придурке в услужении - чего не жить-то?

А придурок уже - аж возле дверей пол домывает, и Арчибальд в бок меня подталкивает тихонечко, и шепчет: "Смотри, смотри - точно, сейчас заплачет...Правда ведь, заплачет..."

Но - не заплакал придурок, сдержался. Пол дотер, тряпку выжал и скрылся.

А мы, как трапезничать закончили, вопрос интересный обсудить решили - откуда, вообще, придурки-то берутся? И спорили мы долго, пока Блондин непробиваемой силы мысль не высказал. Зря, говорит, выяснить мы происхождение придурков наших незаменимых пытаемся. И так ведь понятно, что таким вот образом мироустройство всеобщее единственно верно организовано, что для нашего с вами удобного существования - и есть придурки на свете. Такое, стало быть, истинное их, придурков, предназначение, а потому и обсуждать тут - просто нечего. И завидная судьба Степана нашего, сейчас в блаженстве полном пребывающем - наглядное тому подтверждение.

Подумали мы все, подумали, и с Блондином согласились.

А по другому - как?

* * *

Бывшего профессора Долгопятова в округе знали все.

Тем более, бывшим он был весьма условно. Звания, должности и возможности заниматься научной деятельностью профессора никто не лишал, и имеющее в настоящий момент место противостояние его со всей официальной наукой и текущей линией партии, было целиком и полностью обусловлено личной профессорской инициативой.

Профессор периодически совершал набеги на самые высокие кабинеты, и неутомимо требовал оборудования, материалов и людей на свои совершенно безумные личные проекты. Профессора терпели, но людей - не давали. А все остальное профессор, формально остающийся действующим научным руководителем обширного направления закрытой тематики, брал сам. Порядок в этом процессе однажды попытался навести институтский парторг, но профессор, прилюдно обозвав парторга последними словами, пообещал позвонить своему старому приятелю из очень правильных органов, и с тех пор несчастный парторг от профессора - прятался, как мог.

Трудовую дисциплину профессор полностью игнорировал, и работал, то есть, занимался тем, чем ему лично было интересно, дома. Иногда, для того,

чтобы получить в пользование очередной, очень всем нужный, дефицитный прибор, профессор мимоходом решал накопившиеся в институте задачи по множеству тем, и, как говорил в узком кругу замов директор, толку от него было больше, чем от всех остальных, вместе взятых.

Жена профессора, миловидная барышня с высшим музыкальным образованием, не вынеся нарастающих странностей супруга, на неопределенное время уехала к маме, забрав с собой детей, и профессор, воспользовавшись этим обстоятельством, в одной комнате оборудовал лабораторию, во второй - испытательный стенд, а в третью перетащил половину книг из институтской библиотеки.