А в ночь перед отплытием он, вместе со старичками, доставил и перегрузил в отсек весь динамит, который отыскался на кем-то и когда-то брошенной и притопленной у другого берега военной барже. Динамитные шашки были старые, отсыревшие и взрывались далеко не всегда, но других взять было негде.

К динамиту еще не хватало бикфордова шнура, но старички извернулись и вручили Стоксу здоровенный моток самодельного фитиля из тонкой веревки, пропитанной селитрой. Последующие испытания показали, что фитиль горит медленно, но достаточно равномерно и устойчиво, и на этом вопрос был закрыт.

А сами старички плыть на пароходе решительно отказались, как Стокс их ни уговаривал. "Смысл-то в чем?" - отвечали они, - "Ваше дело молодое, а мы уж - доживем как-нибудь..." Стокс разворачивал перспективы, обещал нормальную и даже хорошую и интересную жизнь впереди - но старички только скептически хмыкали и были непреклонны.

Возможно, они и были правы, подумал Стокс. Ведь наша жизнь всегда будет с нами, и никуда от нее не убежишь и не уплывешь.

Хотя, конечно, в глубине души точно зная, чем все закончится, он, все же, надеялся до последнего.

План был прост, хотя и изначально безнадежен.

Взять Марту, а также всех, кто еще остался и не впал в смертельное оцепенелое уныние, и, погрузившись на подремонтированный пароход, добраться, все-таки, до обитаемых заграничных земель. А там, смотришь, и Марту вылечат, и Бобо, эту нелепую насмешку природы - тоже вылечат, и остальные куда-нибудь да пристроятся. Перестанут святого Митрофания вспоминать, начнут работать помаленьку, в меру сил, так сказать - и все у них наладится. Даже у Бобо - наладится. Он вообще ведь везучий, этот Бобо, из нескольких кварталов - из детей только он с Мартой и остался, потому что других младенцев, несмотря на строжайшее указание сдавать их ученым для дальнейшего изучения, увидев человеческую голову на теле ящерицы или змеи, просто тихо убивали при рождении.

Вот Марта и уперлась: или Бобо тоже поплывет - или она остается.

Пришлось согласиться, потому что участие в мероприятии Марты не обсуждалось, и с этим Стокс ничего поделать не мог, потому что Марта была - вылитая Мария, и бросить ее здесь было все равно, что хладнокровно и безжалостно стереть часть себя.

Тогда было время быстрых, решительных действий и хоть каких-то надежд, и это было лучше, чем просто остановиться и покорно ждать неизбежного прихода чумы, и особо думать тогда было просто некогда, и это было хорошо.

Вот только теперь Стокс совершенно точно знал, что все было впустую.

Не будут они работать, хоть убей, а будут слоняться, цитировать Митрофания Заветы нерушимые, совещаться и употреблять друг друга во всех смыслах, пока не изойдут совсем. И - не исправить уже этого никак, и рыбу злополучную никто так ловить и не будет, и, все едино - никуда этот обреченный пароход так и не доплывет и доплыть не мог с самого начала, да и не нужно это никому.

Так что, откладывать неизбежное - не надо.

Стокс затушил окурок и, достав из кармана спички, поджег уже отрезанный и заправленный в подходящую на вид динамитную шашку кусок фитиля.

Времени, судя по скорости тускловатой красной искорки, медленно ползущей вперед, оставалось минуты три-четыре, и еще можно было успеть приготовиться ко всему.

И, почему-то, вспомнилось растерянно-радостное лицо Марты, когда он поставил на стол клетку с невозмутимо продолжающими жевать не очень свежую, но еще вполне пригодную траву кроликами, пухлыми, белыми и пушистыми. "Это... ...мне?" - робко спросила Марта голосом Марии, стараясь совсем, совсем, совсем не смотреть на них, но не в силах удержаться. "Да, милая," - сказал он, снова, в который раз, сходя с ума от этого голоса, абсолютно невозможного и лишнего здесь, в этом умирающем и уходящем в ничто осколке чужого и непонятного ему мира, но, тем не менее, бесспорно существующего и, несомненно, неопровержимо реального, и, по возможности незаметно, отвел глаза, - "Конечно."

А потом он ушел, пока Марта не спросила еще что-нибудь - а он бы просто не смог ответить, потому что ответа в любом случае не было и не могло быть.

Стокс закрыл глаза и попытался представить себе Марию - ту, настоящую, утраченную навсегда.

Но ничего не получалось, и в голову лез какой-то теперешний бред, и мелькали какие-то беспорядочные отрывки воспоминаний, но все это было не то, не то, и Стокс, максимально сосредоточившись, наконец, почти увидел ее, да, да, да, сидящую вполоборота возле щемяще знакомого окна их маленькой, тесной, но очень уютной кухни, и вот она повернулась к нему, такая родная и близкая, и одновременно бесконечно далекая, но, тут, в совершеннейшем отчаянии, Стокс внезапно понял, что это опять Марта, Марта, Марта...

Стокс вздрогнул и открыл глаза.

Фитиля осталось уже совсем немного. Стокс потянулся было еще за сигаретой, но понял, что нет, уже не успеть.

- Прости, Мария, - сказал он куда-то в равнодушную и безразличную пустоту впереди, - Прости.

Фитиль догорел.