Во время изобилия старички эти оказались никому не нужны, а в нынешнем безнадежном кошмаре - и подавно.

И осталось их, по причине вынужденного недоедания и внезапной неустроенности жизни, совсем мало, но старички не унывали, сажали какие-то грядки, ловили кроликов и все время что-то мастерили - по-привычке, наверное.

И вот от этих-то старичков Стокс и узнал, что совсем неподалеку, вверх по реке, в разграбленном до основания речном порту, должен быть старый пароход.

* * *

...А потом, Леха, приключилась с нами неожиданная и страшная беда.

Аккурат на юбилея очередное празднование династии правящей - и приключилась.

Решил, значится, государь-батюшка народ-то порадовать зрелищем каким чудесным и величественным, ранее никем не виданным.

И обратился с вопросом этим он к советникам своим придворным - как, вот, советники мои дорогие, народ мы еще с вами потешить можем, а?

Знаем-знаем, отвечают государю советники, все знаем.

Ну, и - насоветовали.

И куплена была в срочном порядке у одного шейха арабского, за воды живительной немыслимое количество, старая-престарая ядрическая бомба для устроения не имеющего ажно во всем мире никакого подобия, а по-научному, аналога, грандиозного фейерверкия торжественного. Ну, чтоб весь остальной мир смотрел, значится - и завидовал, нам, счастие это беспримерное познавшим.

Были, правда, Леха, и малодушно сомневающиеся в фейерверкия знатного нужности - из ученых полоумных, да. Принялись они письма заумные писать на высочайшее имя бесконечные, а один, говорят - даже с плакатом предупредительным на площадь дворцовую выполз. Нельзя, мол, фейрверкий с бомбою ядрической сомнительной этой устраивать - и все.

Потому как - опасно может быть.

Жужжали, короче, ученые эти неразумные о своем, жужжали - и дожужжались.

Дошел слух о них, все-таки, до государя-батюшки, осерчал государь и повелел всю компанию эту шибко умных объявить врагами государства и народа, в государстве этом счастливо проживающем. А врагам таким, Леха, испокон веков казнь смертная полагалась, путем прилюдного повешения.

Ну, и приговорили их быстренько, всех до единого, к виселице - прочим возможным бунтовщикам в назидание.

Но государь наш батюшка, великодушный в милости своей, прямо перед казнью простил их всех отдельным повелением, в честь праздника великого грядущего.

А на вечер следующего дня и был фейерверкий долгожданный назначен, и кнопку главную, бомбию запускающую, самолично государь нажать был должен при огромном стечении ликующего народа.

Так все и случилось, Леха, и саданула с адским грохотом неподалеку от столицы ядрическая бомба древняя, в шахту, специально для этого случая вырытую, помещенная, и озарились небеса неземным сиянием и содрогнулся весь мир от черной зависти к мощи великой державы нашей, под мудрым и дальновидным руководством государевым неуклонно к счастию полному и окончательному продвигающейся.

И возликовал народ, Леха, и беспробудно праздновал три дня и три ночи, восхваляя государя-батюшку.

А на четвертый день разверзлась неожиданно земная твердь, на месте бывшей шахты бомбической, агромадною дырою необозримых размеров, и хлынули из этой самой дыры неубывающие и нескончаемые подземные воды, и за какой-то месяц с небольшим затопили они сначала всю столицу с окрестностями, а потом и почти все остальное.

Так и образовалось, Леха, море проклятое, по которому мы сейчас на пароходе нашем продвигаемся - из вод нутряных подземных, невесть откуда взявшихся. И не живительные уже воды эти - а самые обыкновенные.

И потонуло народа во время бедствия этого - тьма, и осталась от всего государства нашего здоровенного только самая малая часть, на возвышенности естественной расположенная.

И столица, значится, утопла полностью, и государь наш батюшка - тоже утоп, и знать вся его приближенная утопла, но, вот что примечательно, Леха, городишки-то, где опыты с водой живительной производились - совершенно целехонькими остались, со всеми людишками странными, на людей обыкновенных временами уже и не похожих. И - не понимаю я смысла везения ихнего, Леха, правда, потому как им, нелюдям, везение это - зачем?

Ладно, вот, Марта, ее товарищ Стокс зачем-то опекает, а другим-то - все едино не жить. Даже товарищ Стокс - только Марту вот, да уродца этого богопротивного с собой на пароход взял, а которые остались - пропадут ведь, точно.

Тут обычным людям под конец жрать стало нечего, а уж этим... сам, понимаешь.

В продармию их, ясный пень, никто не возьмет, а кроме продармии - уже ведь теперь и нет ничего, одна дикость. Хотя, конечно, и продармия нынче стала не та, совсем не та.

Раньше, бывало, выйдет Анюта-политначальница наша на утреннее построение, да толкнет речь пламенную, о том, значит, что дивизия наша Десятая, хоть и одна единственная, но - Отдельная, и задача у нее - мирового значения, в спасении рода людского и возрождении временно отсутствующего, по причине полного утопления, великого нашего государства. Потому как вода бескрайняя рано или поздно схлынет, и начнется, значится, на чудесным образом осушенных землях, новая прекрасная жизнь, ничем не хуже прежней, а чем-то даже - и намного лучше. Главное, только, до события этого обязательного - дотянуть, а чтобы дотянуть - поиск и изъятие припасов для продармии прокорма нужно производить добросовестно и своевременно. Потому что самая-самая главная и единственная задача продармии в том и состоит, чтобы себя самою, продармию, то есть, сохранить в целости и сытости для будущих, лучших времен.

Такая вот идеология, однако.

И, вроде как, на словах все правильно - но вот припасы изыскивать все труднее и труднее становилось. Начали голодать бойцы-продармейцы, и началось среди них некоторое роптание.

И тут-то, как раз вовремя, товарищ Стокс со своею Мартою у нас и объявился.

* * *

Когда уже все было обговорено, принято и оставалось только подписать протокол, вдруг встрепенулся и подал голос поэт Юлиан.

- Одну минуточку! - внушительно произнес он хорошо поставленным басом, - Остался один нерешенный вопрос! Прошу внести ясность!

Свершилось, подумал Стокс, неужели хоть кто-то вспомнил, что рыбу ловить надо? Вот уж от кого не ожидал, правда.

Но дело, как оказалось, было не в рыбе.

Ностальгический стихотворец откашлялся и разразился длинной, вдохновенной и малопонятной речью в высоком стиле.

Опять, наверно, про любовь внеземную и вечную, как смысл всей бренной жизни, поведает, подумал Стокс, и снова ошибся.

Речь, как ни странно, все-таки была о насущном, просто понятно это стало не сразу.

К тому же Стокс, не очень желая осмысливать бесконечные напыщенные аллегории и сравнения, начал размышлять о том, когда же, все-таки, придется угрозами и стрельбой из маузера заставлять народ ловить эту самую треклятую рыбу. Судя по количеству наличных запасов продовольствия, время великой принудительной скорби для идейно неработающих должно было наступить достаточно скоро.

Интересно вот, подумал Стокс, а святого Митрофания они опять вспоминать будут или так, очередным бурным обсуждением ограничатся?

И тут, как-то сам по себе, урывками, до него вдруг начал доходить незатейливый смысл пламенного воззвания Юлиана.

Стокс, все еще не веря, перестал строить планы неминуемой для последователей Митрофания рыбной ловли и вслушался.

Да, действительно, верный служитель волнительных муз и воспеватель вечной любви предлагал ни много ни мало - а расстрелянных бунтовщиков не хоронить. Совсем. Не хоронить, значит, их ни по морскому, ни по какому сухопутному обычаю, а отправить на разделку. В качестве вынужденной, так сказать, меры и для благополучного достижения великой цели - бесперебойного пропитания и сохранения лучших из лучших, под которыми, естественно, подразумевались участники плавания.