Мероприятие это, как известно, ему вполне удалось, но, до самого конца своих дней, так и не понял выдающийся мой прадед - верно ли поступил он, всего лишь отодвинув на некоторое время страшное и неизбежное?

И сейчас, глядя на вокруг происходящее, и я на вопрос этот ответить затрудняюсь.

Нарушен, нарушен повсеместно изначальный Творца замысел, ибо сотворил он человека по образу своему и подобию, а значит - Творцом, а не бесцельным разнообразной пищи поедателем.

Для поедания бесконечного и безостановочного, с перерывами на размножение, сон и прочие естественные надобности - другие твари, безмозглые и бессловесные, в великом множестве созданы и назначены Им были, и противиться решению этому божественному - и есть величайшая практическая ересь.

И ведет эта ересь прямиком к превращению нас, творений Господних, в многочисленное сообщество двуногих теплокровных гельминтов на земной тверди, которую Всевышний же и создал - но не для этого, совсем не для этого!

Усматриваю я в повсеместном и стремительном распространении этой молчаливой ереси чревоугодия и бездумной погони за разнообразными плотскими удовольствиями очередные происки Диавола, вечного и неизбежного спутника истинной Веры, и появляются у меня вполне обоснованные опасения, что на этот раз - может ведь и восторжествовать Диавол!

И, проведя не одну неделю в неустанных молитвах, внезапно осознал я истинные намерения Господа, избравшего для претворения их меня, верного слугу его. Словно пелена спала с глаз моих, и увидел я, в мгновенном чудесном озарении, какое испытание последнее и решающее приготовил Он людям.

А единственно истинный, как и все деяния и помыслы Его, План Господень, открывшийся мне в миг ниспосланного Им прозрения, таков.

Если и хотят дети Его неразумные упорствовать в ереси своей губительной чревоугодной, то препятствовать им в этом - ни в коем случае не надо.

Пусть упорствуют.

И пусть они упорствуют, и, если так и не одумаются, пусть последовательны будут в упорстве своем этом до самого печального конца, ибо, в бесконечной своей милости, дарует им Господь неотъемлемое и свободное от всякого давления право: быть детьми Его праведными - или не быть совсем.

Как повадился нынче народец говаривать - выбор за тобой, брат.

И, чтобы не мешало ничего выбору этому эпохальному, понял я, устранить надобно всякие факторы, индивидуумов колеблющихся от выбора решающего отвлекающие, и, в первую очередь - труд в любых проявлениях. Глисты, они ведь не работают, правда?

Вознамерился я, беспрекословно волю Господа нашего исполняя, создать учение, для особей, поеданием и развлечениями озабоченных, красивое, простое и очень привлекательное.

Если устоят они против учения этого обманчиво-сладкого, значит - продолжится род людской, ну, а если нет - так тому и быть, недостойны они существовать.

И сформулирую я это учение, исконно ложное, в нескольких Заветах нехитрых, буквально каждому близких и понятных.

И самый первый, наиглавнейший Завет начинаться будет так:

"Любая работа - грех. Если можешь не работать - не работай..."

* * *

Скитания их по опустошенным и умирающим городам были ужасны.

Повсюду царили упадок, разруха и голод, и тот, кто не мог или не хотел больше так жить - уже не жил.

Поля стояли заброшенные и пустые, повсеместно начиная зарастать колючей мелкой травой, в лесах хозяйничали огромные стаи одичавших собак, то и дело наведываясь туда, где еще жили люди и могла быть хоть какая-нибудь еда, а то последнее, что удавалось отстоять в отчаянной борьбе, отбирали продармейцы.

Все было плохо, очень плохо, и надежды, похоже, уже не было никакой.

А продармейцев становилось все больше и больше, потому что всем было очевидно, что теперь просто надо отбирать и делить, только делить было уже почти нечего.

Настало ужасное время отчаяния для этого края, и податься отсюда было решительно некуда.

Потому что, как понял Стокс, с совсем недавних пор, совершенно неожиданно этот край стал просто большим, километров так пятьсот на пятьсот, островом, и теперь, бесстрастно и холодно отсекая практически любую возможность спасения, его окружало со всех сторон молодое, чистое и безнадежно непреодолимое пресное море.

И там, на тихом и спокойном дне этого моря, навсегда и окончательно остались славное безмятежное прошлое и вполне возможное счастливое будущее.

А теперь было только настоящее, мрачное, постоянное и безысходное.

Особенно тяжело приходилось с Мартой.

Стокс понимал, что Марта, конечно, ни в чем не виновата, просто такой уж она появилась на свет, из-за каких-то давних и чудовищно бестолковых экспериментов.

Но легче от этого не становилось.

Обычная обработанная пища организмом Марты не усваивалась практически никак, ей обязательно было нужно сырое мясо, много сырого мяса или, в крайнем случае, свежая кровь достаточно близких в видовой эволюционной иерархии животных. То есть, теплокровные, в принципе, подходили все, а вот всякие там змеи, ящерицы и лягушки - нет.

С теплокровными, правда, была беда.

Домашняя живность, во-первых, в этих местах, по какой-то причине, особо народом не приветствовалась, а во-вторых, из-за наступившей анархии и произвола, которая и имелась - разбежалась по лесам, где была закономерно истреблена этими самыми дикими собаками. Собаки тоже подходили, но к ним было не подступиться, а еще лучше, в целях безопасности - и не соваться.

Выручали только кролики, которых почему-то развелось столько, что переесть их всех не смогли даже собаки. Ловить их поначалу Стоксу было трудновато, но потом, разжившись на одном из заброшенных оружейных складов старым добрым маузером, он приловчился добывать юрких зверьков одним выстрелом в голову.

Но иногда кролики, словно по команде, куда-то надолго исчезали, и тогда Марте приходилось туго. Она покорно съедала все то, что удавалось найти Стоксу, но стремительно худела и таяла на глазах, а в глазах у нее появлялся какой-то безумный блеск. За себя Стокс не опасался совсем, он точно знал, что Марта скорее умрет от голода, чем причинит ему хоть какой-нибудь вред, но вот продармейцев в тяжелые бескрольчатные времена приходилось обходить стороной.

Стокс слишком хорошо помнил то, что случилось, когда они встретились в первый раз.

На самом деле все было совсем не так, как в преследующем его теперь повторяющемся навязчивом сне.

Марта, невероятно, просто до боли, похожая на ту, которую он, наверно, уже не увидит никогда, в неудержимой, звериной ярости рвала зубами шеи несостоявшихся насильников из продармейцев, которых он оглушил вовремя подвернувшимся под руку тяжелым камнем, а потом, совершенно не осознавая себя и глядя куда-то вверх, в пустоту, ничего не видящими глазами, жадно ловила губами их еще теплую и живую кровь.

А немного погодя, когда он все-таки остановил ее, хотя смысла в этом уже не было, она, глядя на него исподлобья и иногда непроизвольно облизывая тошнотворно красные, из-за начинающей сворачиваться крови, губы, опасливо и очень настороженно спросила: "Что тебе нужно?.. Кто ты?.."

Он не нашелся, что ответить, потому что в данной ситуации первый вопрос, пожалуй, был лишним. Она повторила, еще и еще, а в голове у него почему-то, совершенно некстати, прилипчиво вертелась формула закона Стокса для силы лобового сопротивления частицы в вязкой жидкости, и он, не думая ни о чем, но интуитивно не желая говорить всей правды, наконец, коротко ответил: "Стокс. Товарищ Стокс".

Но все это было тогда и, как казалось Стоксу, уже невероятно давно.

А теперь... теперь было теперь, и сожалеть о чем-либо было глупо бесполезно.

А совсем недавно они с Мартой наткнулись на маленький поселок на берегу реки, когда-то, еще до эпохи великого процветания, застроенный по высочайшему повелению одинаковыми аккуратными домиками. Жили в этих домиках интересные люди - бывшие инженеры и ученые, только старенькие уже, правда.