— Ненормальный! — Феликс знал о глубокой антипатии Мюллера к его первому заместителю, но никогда не слышал, чтобы тот усомнился в его нормальности. — Мне он тоже не очень нравится, но не думаю, что он ненормальный.

Выражение лица мэра не изменилось.

   — Вы не знаете его так, как я.

   — Это правда, — согласился Феликс, поднося рюмку к губам. — Я вижу его только на собраниях совета попечителей.

   — В том-то и дело. Я общаюсь с Крюгером почти каждый день и говорю вам, с ним что-то не в порядке. Не то чтобы он был сумасшедший с пеной у рта, но я видел иногда странный блеск в его глазах. Поверьте мне, этот человек способен на какое-нибудь безумство. Это бы не имело значения, но, как вы знаете, он очень богат, он владеет на паях газетой и одержим жаждой управлять этим городом. Он фанатик. Разве вы не знаете, что он единственный из совета, кто голосовал против вашего назначения дирижёром, даже после того как его величество предложил вашу кандидатуру?

Феликс был шокирован:

   — Нет, не знал. Конечно, я слышал, что он антисемит.

   — Он анти всех. Однажды он пытался заставить совет закрыть больницу, находящуюся под управлением католических монахинь. В другой раз он хотел, чтобы мы приняли указ, запрещающий всем церквам, кроме Святого Томаса, звонить в колокола по воскресеньям. — Мюллер с рассеянным видом крутил рюмку между пальцами. — Берегитесь его, Феликс.

   — Каждая вера имеет своих фанатиков. Я знал нескольких еврейских фанатиков и считаю, что они не лучше любых других. Моя бабушка отказывалась видеть собственного сына в течение десяти лет, потому что он изменил вере.

   — Да, но она вредила только себе. Крюгер же постарается навредить вам или мне, если у него будет такая возможность, и он использует любые средства, как честные, так и подлые. Это я больше всего в нём ненавижу. Он постарается выведать что-нибудь из вашей личной жизни и употребить против вас. Я знаю, он использовал бы тот факт, что я содержу Ольгу, если бы осмелился. Но мы живём в этом городе уже три века — один из моих прапрапрадедов был бургомистром во времена Лютера, — и Крюгер следит за собой. — В маленьких и хитрых глазках Мюллера промелькнула лукавая усмешка. — И он знает, что я тоже слежу за ним.

Беседа замерла, но наступившее молчание не было напряжённым или тягостным. Некоторое время оба были погружены в свои мысли. Мэр наклонился взять графин со стола, наполнил свою рюмку и снова ушёл в размышления.

   — Это неприятное ощущение — чувство, что кто-то старается причинить тебе зло, — заметил Феликс.

Христоф Мюллер пожал плечами:

   — Вы привыкнете к этому. Это цена, которую надо платить за нахождение наверху.

   — Но ведь Крюгер не захочет дирижировать Гевандхаузским оркестром.

   — Нет, но вы выше его. — Он остановил протестующий жест Феликса. — Это не комплимент, я просто объясняю вам, как мыслит Крюгер. Вы выше его во всех отношениях — знаменитый музыкант, а теперь первый гражданин королевства Саксонии — и не христианин, как он говорит. Это возмущает его. Говорю вам, этот человек ненормален.

Его широкая грудь поднялась и опустилась в долгом шумном вздохе.

   — В этом беда провинциальных городов — здесь нечем заняться. Мозги застаиваются и начинают разлагаться. Возьмите, например, дело с Ольгой. В Берлине на это никто не обратил бы внимания, но здесь люди говорят о нём, потому что им больше нечего делать. Ну да, у меня есть любовница, и я хожу к ней раз или два в неделю. Я держу её здесь, так как это удобнее, чем ездить в Дрезден и иметь там связь с какой-нибудь шлюхой, как делают все члены городского совета и попечители. Это не значит, что я не люблю жену. Эльза — чудесная женщина, прекрасная мать, и я ей предан. Но её не назовёшь красавицей, правда? А во фланелевой ночной сорочке и ночном чепце, должен вам сказать, она ещё менее соблазнительна.

Последние слова потонули в хихикающем кашле. Феликс, представивший себе супругу мэра с двойным подбородком, во фланелевой ночной сорочке и чепце, вынужден был ущипнуть себя, чтобы не рассмеяться.

   — И поэтому у меня есть красивая девушка. Она тихая, благоразумная, добрая и не доставляет мне никакого беспокойства. — И в порыве откровенности он спросил: — Знаете, как мы познакомились?

   — Я слышал, где-то за городом. Я не обратил внимания.

   — Я был в Висбадене на водах, а она пела в одной из третьесортных театральных компаний, которые гастролируют по курортам и всегда находятся на грани банкротства. Этот коллектив как раз должен был вот-вот распасться, и она с радостью ухватилась за возможность иметь свой дом и трёхразовое питание. Так это началось. Она приехала сюда с подругой из этой же компании. Не знаю, что стало с той, но Ольга живёт с тех пор тут. Она никому не причиняет вреда, и я собираюсь держать её здесь, что бы ни говорили за моей спиной.

Его слова как бы закрыли эту тему, и оба некоторое время молчали. Феликс поднял свою рюмку. Христоф Мюллер зажёг тонкую и дурно пахнущую коричневую сигару.

   — Как дела в консерватории? — спросил он, следя полузакрытыми глазами за клубящимся дымком. — Вы нашли замену Шуману[88]?

   — Ещё нет. Мошелес и я поделили его класс, так что студенты не пострадают, но я буду рад, когда школа в будущем месяце закроется на лето.

   — Странно, что он сбежал в Россию в середине семестра.

   — У его жены были контракты на концерты там, и он считал, что должен её сопровождать. По-моему, он прав, как вы думаете?

   — Может быть и так, — неопределённо ответил мэр. — Бедняга столько перенёс, пока не женился на ней, что, наверное, не может выпускать её из виду.

   — Они созданы друг для друга. Оба прекрасные музыканты. Роберт, на мой взгляд, один из величайших живущих сейчас композиторов, хотя его работы не снискали того признания, которое заслуживают. Что касается Клары, я часто играл с ней на фортепьяно и считаю её такой же великой пианисткой, как Ференца Листа.

   — Старый Вик, её отец, должно быть, тоже так думал, — заметил Мюллер, поднося рюмку ко рту, — так как ни за что не хотел отпускать её от себя и позволить ей выйти замуж за этого молчаливого и мечтательного Шумана. К тому же бедного.

   — Роберт не бедный.

Христоф Мюллер сделал снисходительный жест:

   — Ну, наверное, не совсем нищий, но вряд ли его можно назвать богатым. Ах, что за запутанная ситуация была! Весь Лейпциг говорил об этом несколько месяцев. В точности как либретто для оперетты. Своенравный старый учитель музыки с хорошенькой дочерью-вундеркиндом, которая уже в детстве зарабатывала больше денег своими концертами, чем он своими уроками. Появляется светловолосый, красивый и меланхоличный Шуман, ученик её отца. Молодые люди влюбляются друг в друга. Её отец приходит в ярость, выгоняет юношу, хватает Клару за шиворот и оттаскивает от него. Занавес. Разлучённые влюблённые продолжают тосковать друг подругу и умудряются тайком переписываться. Увы, отец перехватывает одно из любовных писем. Гром и молния!.. Опять угрозы, опять проклятия. Он снова хватает свою дочь и увозит её подальше. Но любовь в конце концов должна победить, и с мужеством отчаяния влюблённые решают обратиться в суд. Они пишут петицию — от Клары потребовалось немало смелости, чтобы подписать петицию против воли отца, — с просьбой к судьям заставить Вика дать согласие на их брак. Судья знакомится с петицией, она трогает его до слёз, и он читает нотацию старому упрямцу и приказывает ему или позволить дочери выйти замуж за молодого человека, которого она любит, или сесть в тюрьму. Ругаясь на чём свет стоит и скрежеща зубами, старик даёт согласие. Влюблённые бросаются в объятия друг друга, и занавес опускается.

   — Чужие любовные дела всегда кажутся забавными, не так ли? — заметил Феликс. — Чем они драматичнее, тем смешнее.

Мюллер согласно кивнул:

   — Любовь и поиски любви в принципе комичные темы, если даже поэты и пишут иначе.