Директор все время улыбался, а глаза его оставались холодными. Мне это не нравилось. Он вполне мог оказаться фантомом. Впрочем, торопиться не следовало.

Фантомом мог оказаться кто угодно. Даже я сам.

— Разумеется, это далось не сразу, — сказал директор. — Кропотливая работа. Пристальное изучение вкусов молодежи. Ее духовного мира. Вы знаете, у молодежи есть свой духовный мир! Что бы там ни писали каши социологи!

Мне очень хотелось прочитать записи на столе. Такие торопливые пометки — для себя — могут сказать многое. Но директор как бы невзначай нажал кнопку, и поверхность очистилась.

— Чрезвычайно интересно, — сказал я.

— Мы ведь не просто копируем историю, — еще доброжелательней сказал директор. — Мы воссоздаем ее заново. Разумеется, в чем-то отступая от действительности, но в рамках. Иного я бы и не допустил. — Он поднял широкие ладони. — Какой смысл рассказывать! Сегодня у нас сдача нового Спектакля. Надеюсь, вечер у вас свободен?

— В какой-то мере, — сказал я, не желая себя связывать.

— Обязательно приходите! — с энтузиазмом воскликнул директор. — Мы делаем восемнадцатый век. Морское пиратство. Я распоряжусь, чтобы вам оставили марку.

В это время в кабинет вошла светловолосая женщина, очень симпатичная.

Директор обрадовался:

— Элга! Наконец-то! Познакомьтесь. Павел — Элга. Она как раз занимается этой… культурой.

Элга обещающе улыбнулась. Ее короткая юбка едва доходила до середины бедер, декольте на блузке располагалось не сверху, а снизу, открывая живот и нижнюю часть груди.

— Элга вам все покажет, — сказал директор. — Тем более что она специалист. А меня извините, Павел, Спектакль. Ни одной свободной минуты.

— Буду рад, — ответил я, поднимаясь.

— Пойдемте, — сказала Элга и посмотрела на меня многозначительно.

Я поймал взгляд директора — тоже многозначительный, мужской. Очевидно, предполагалось, что теперь новый инспектор поражен в самое сердце. Они не знали, что я год работал в Скандинавии среди «вольных фермеров» и видел не такое.

В коридоре топтался мрачный парень в синем халате. Увидев директора, он произнес инфракрасным голосом:

— Бенедикт…

— Я уже все сказал, — недовольно ответил директор.

Парень посмотрел на Элгу, потом с откровенной ненавистью на меня и высказал свою точку зрения:

— Ладно. Монтировать камеру — Краб. Записывать фон — Краб. Ладно. Вы Краба не знаете. Ладно. Вы Краба узнаете.

— Я занят, — сдерживаясь, сказал директор.

Парень напирал грудью.

Я хотел послушать этот захватывающий диалог, но Элга увлекла меня вперед. Мы прошли мимо бородатых ребят, занимающихся лепкой. Один из них коротко свистнул и сказал довольно явственно:

— Элга опять повела барана.

Бараном был, конечно, я. Я спросил:

— Кто это?

— А… художники. Хулиганят — непризнанные гении. — Элга фыркнула. У нее это получилось на редкость привлекательно.

— Нет, этот парень с лицом гориллы.

— И верно, похож. — Она легко рассмеялась. — Это Краб, мнемотехник. Странный какой-то парень. Все время что-то требует. Бенедикт устал с ним.

Я оглянулся. Мрачный парень весьма агрессивно втолковывал что-то директору. Тот, морщась, кивал.

Вид у него был затравленный. Бенедикт действительно устал.

— Что бы вы хотели осмотреть? — спросила Элга.

— Элга… а дальше?

— Просто Элга.

— Просто Павел. Я бы хотел осмотреть как можно больше.

— Благодарю. — Она прямо-таки обдала меня синевой. Я подумал, что радужка глаз у нее подкрашенная. — Все-это очень много, Павел. Может быть, мы сначала посидим где-нибудь, Павел?

Мое имя таяло у нее во рту.

— Сначала, может быть, все-таки посмотрим? — сказал я.

Элга пожала плечами:

— Вот, например, режиссерская. Там готовят сегодняшний Спектакль.

Режиссерская представляла собой громадную комнату без окон. Под светящимся потолком были развешаны десятки волновых софитов для стереоокраски, а в центре на беспорядочных стульях сидели пять или шесть человек. Режиссер, похожий на елку, жестикулировал. Сбоку от него я увидел Кузнецова. Гера задумчиво курил. Он то ли не обратил внимания на открытую дверь, то ли сразу сориентировался и «не узнал» меня.

По легенде мы были незнакомы.

Больше я ничего заметить не успел. Режиссер повернул к нам изъеденное до костей лицо, закричал, срываясь.

— В чем дело?! — И, не слушая объяснений: — Я занят, занят, занят! Сколько говорить — я занят!

Элга закрыла дверь, словно обожглась.

— Сдача Спектакля, — смущенно пояснила она. — Витольд всегда так нервничает…

Я промолчал. Я думал: как хорошо, что в паре со мной работает Кузнецов. Спокойный и рассудительный Гера Кузнецов, на которого можно положиться при любых обстоятельствах.

Элга провела меня в техотдел. Я не разбираюсь в голографии и тем более в волновой технике, но, по-моему, оборудование они имели первоклассное, выполненное в основном по специальным заказам. Несколько агрегатов устрашающего вида были, как пояснила Элга, сделаны своими силами в собственных мастерских.

Потом мы ознакомились с секцией танца. Ею руководила энергичная женщина средних лет, двигавшаяся с пластикой, которая дается годами упорных тренировок. Она толково ответила на мои не слишком вразумительные вопросы. Элгу не замечала — принципиально.

Там же, в зале, в толстом прозрачном кресле, возведя черные глаза к потолку, полулежал парень в шикарном тренировочном костюме — затягивался тонкой, как спица, сигаретой, выпуская зеленый дым. Парень даже не глянул на нас, но сигарета замерла в воздухе, и я понял, что он слушает разговор самым внимательным образом. Выходя, я равнодушно обернулся и поймал его мгновенный, пронзительный, сразу погасший взгляд. Мы словно сфотографировали друг друга.

Вообще Элга оказалась неплохим гидом, особенно когда забывала о своей задаче — прельстить инспектора из Столицы. Я искренне интересовался ею, а когда интересуешься искренне, то рассказывают много и охотно. В результате я узнал, что ей двадцать семь лет, что она не замужем — все попадались какие-то хухрики, что она хотела бы иметь самостоятельную работу, а ее держат ассистентом, что она давно бы ушла, если бы не Спектакли, что все в Доме держится на Витольде, что директор и Витольд ненавидят друг друга, но почему-то работают вместе, хотя давно могли бы разойтись, что Элге приходится выполнять некоторые особые поручения — какие, она не уточнила, — и в результате многие относятся к ней плохо.

Все это в какой-то мере дополняло картину, но ничего существенного не проясняло. Элга была очень мила, и мне приходилось ежесекундно напоминать себе, что фантом, пока не включена программа, ничем не отличается от обычного человека.

Кроме того, у меня не выходил из головы погром в моей квартире. Погром означал одно — я засветился.

Сомнений не было. Но каким образом это могло произойти, если я приехал в город только вчера и о моем прибытии знали три, от силы четыре человека? И потом.

Если ставить микрофоны, то зачем громить квартиру, а если громить квартиру, тогда и микрофоны ни к чему.

Получалась какая-то ерунда.

Из-за двери слева донесся сдавленный хрип. Так хрипят загнанные лошади. Я посмотрел на Элгу. Она пожала плечами. В маленькой, похожей на кладовку комнате, где стояли рулоны бумаги и высокие бутылки коричневого стекла, угрюмый Краб, оскалясь, стиснув квадратные зубы, душил зажатого в углу советника Фольцева. Тот уже посинел, вывалил язык. Слабыми, пухлыми руками рвал кисть, сдавившую горло.

— Отпустите, — сказал я.

Краб повернул заросшее лицо:

— Чего?

— Вполне достаточно.

— А ну исчезни! — рявкнул Краб.

— Я ведь могу вызвать полицию, — сказал я. — Есть двое свидетелей.

Отпущенный советник кашлял, давился слюной, сгибался, насколько позволял круглый живот. Лицо у него из синего стало багровым. Вдруг замахал руками:

— Оставьте нас! Пожалуйста! Я вас прошу!

И опять согнулся, выворачивая легкие в кашле.