В материалах конгресса содержатся тезисы лишь двух представителей СССР — сына и отца Васильевых [113]. А. В. Васильев, как уже говорилось, имел тесные контакты с зарубежными математиками, в том числе с теми, кто интересовался философской проблематикой. От них он, видимо, и узнал о конгрессе в Неаполе, а Н. А. Васильев отправил туда доклад по его рекомендации. Надо сказать, что отец вообще всячески содействовал логическим и философским изысканиям сына. Более того, их всю жизнь связывало нечто большее, чем просто родственное отношение. А. В. Васильев был сыну другом, опорой в трудные минуты, советчиком и, наконец, коллегой и искушенным оппонентом в науке. Такой же характер отношений, судя по сохранившейся переписке, был и у Николая Александровича с сыном Юлианом, а также между дедом и любимым внуком.

Примерно в 1926—1927 гг. в один из «светлых» промежутков Н. А. Васильев писал жене, что занимается математикой и логикой, шутливо замечая, что теорему Гольдбаха, над которой бьются со времен Лейбница, он, конечно же, не доказал, но задачу, мучившую его еще в Берлине, — о логике особого вида — решил: «открыл. . . предикатное исчисление (математическую логику содержания)» и в «одно из ближайших спокойных в душевном отношении состояний собирается сделать доклад в Казанском физико-математическом обществе». Николай Александрович просил жену показать «черную тетрадку» с соответствующими соображениями и выкладками профессору Н. Н. Парфентьеву и поинтересоваться, есть ли там что-либо новое.

Приблизительно в это же время в письме к сыну Николай Александрович обсуждал брошюру инженера Назарова «Общее доказательство великого предложения Ферма» и выражал уверенность, что при более тщательном ее прочтении «в доказательстве наверняка можно обнаружить произвольное допущение». По его словам, он думал над тем, чтобы «резко отделить принцип относительности Эйнштейна от принципа относительности Лоренца и что он хочет поговорить на эту тему с отцом». А. В. Васильев особенно интересовался вопросами, связанными с теорией относительности ^{10}.

Между тем болезнь наступала. Николай Александрович все реже и реже общался с родными, с друзьями. . . Сознание неизлечимости душевной болезни угнетало его. Сохранить и поддержать веру в выздоровление ему помогала возможность хоть изредка, хоть ненадолго возвращаться в привычную домашнюю обстановку, чувствовать себя в кругу людей здоровых и близких. Так, он просил жену предоставить ему возможность побывать дома в день ее рождения. «Катя, — писал Николай Александрович, — если 21 января я не побываю у Вас, тоска моя усилится во сто крат. Я делаю все, чтобы бороться с одолевающими меня мрачными мыслями. . .» Однако жена, которую он страстно любил, в те дни отвернулась от него: у нее появляется новое увлечение, она все глубже втягивается в религиозную жизнь. «Я лишний, лишний, — с горечью и болью восклицал Николай Александрович. — Ты совершенно чужда нашим юношеским идеям о примирении религии и науки, — видимо, не выдерживая душевных мук, пишет он, — и стоишь на точке зрения глупого консерватизма в религии. Все это больно. Зачем же мы назвали тогда сына Юлианом {11}. Ах, как больно, если бы ты знала. . . А в то же время. . . как мне хочется жить, какой у меня интерес к истории современности, какая вера в свои идеи и их первостепенную важность». Чувство первостепенной важности своих идей не обманывало Николая Александровича.

Отчуждение жены привело к тому, что Н. А. Васильев перестал бывать дома даже тогда, когда мог выходить из больницы. В такие моменты он навещал старых друзей. Так, он любил бывать у своего коллеги, также профессора кафедры философии Казанского университета Архипа Алексеевича Красновского, который исключительно высоко ценил Н. А. Васильева и очень трогательно к нему относился. В конце 40-х годов при подготовке издания педагогической энциклопедии А. А. Красновский составлял для нее заметки о Н. А. Васильеве [35]. С этой целью он даже просил Ю. Н. Васильева выслать некоторые материалы об отце. Ю. Н. Васильев, по-видимому, переслал А. А. Красновскому лишь несколько оттисков логических работ отца и его краткую биографию [361.

А. А. Красновский ценил Н. А. Васильева не только как ученого, но и как поэта. При содействии своего друга Павла Тычины он намеревался выпустить сборник стихов Васильева. В сборник он хотел включить и неопубликованные стихи Николая Александровича, из уст которого он слышал поэму «На смерть Скрябина» и окончание «Египетских ночей» А. С. Пушкина. Судя по всему, Ю. Н. Васильев рукописей, интересующих А. А. Красновского, не выслал, и они затерялись, как и многое другое из рукописного наследия ученого ^{12}. Впрочем, если верить Воланду из романа М. А. Булгакова «Мастер и Маргарита», рукописи не горят, и еще теплится надежда, что рукописное наследие Н. А. Васильева обогатится новыми находками. . .

Н. А. Васильев очень любил детей и с удовольствием играл и разговаривал с дочкой А. А. Красновского Леной. Елена Архиповна Кречетова (Красновская) вспоминает* что Николай Александрович интересовался тем, что она читает, рассказывал о книгах и писателях, которые ему нравятся, например Г. Ибсене, К. Бальмонте, Д. Мережковском. О поэзии Николай Александрович предпочитал не рассуждать, но охотно читал стихи. Он очень любил классическую музыку (хотя в детстве и юношестве был к музыке в целом безразличен), особенно Бетховена. Е. А. Кречетова знала, где живет Николай Александрович, и несказанно удивлялась этому, поскольку добродушный, умный, скромный и исключительно тактичный Николай Александрович вовсе не походил на тех, кто, по ее мнению (а в то время она была в почти юношеском возрасте), должен был находиться в психиатрической лечебнице. В облике Николая Александровича Е. А. Кречетовой отчетливо запомнился поистине сократовский лоб и мягкая, понимающая улыбка.

Н. А. Васильев пристально следил за событиями у себя в стране и за рубежом. В 1929 г. в письме к сыну он сообщал, что увлечен трилогией А. Толстого «Хождение по мукам» и его глубоко трогает этот роман, при чтении которого «так вспоминаются минувшие годы». В 1933 г. Н. А. Васильев отмечал, что «читает и читает, запоминая, Маркса и Ленина». Он называл себя «энгельсистом» в философии.

Сын Н. А. Васильева Юлиан сохранял теплые и тесные отношения с отцом. Он серьезно увлекался философией и, вероятно, пытался связаться с некоторыми ведущими советскими философами (например, с А. М. Дебориным и В. К. Брушлинским). Николай Александрович всячески старался помочь сыну. Обсуждая возможность встречи Юлиана Николаевича с ведущими философами, он, имея в виду свои логические работы, подчеркивал, что они безусловно знакомы философам и некоторые философы хвалили содержавшиеся в них выводы, да и «воображаемая логика, — указывал он, — подтверждает диалектический материализм».

1940 г. Николай Александрович встретил в больнице. Все реже и реже проводил он время в своем кабинете.

Утром последнего дня уходящего 1940 г. Николая Александровича Васильева не стало. Он был похоронен на том же Арском кладбище в Казани, где покоится Н. И. Лобачевский, но могилы Н. А. Васильева разыскать не удалось.

Всю жизнь Н. А. Васильев занимался литературным творчеством. Начало этому было положено еще в юношестве, когда он много времени посвятил поэзии. В последующие годы его литературные интересы —а в литературе Васильев работал и как поэт, и как критик, и как переводчик — носили нестабильный характер и неизменно оказывались на заднем плане по отношению к научным исследованиям.

Литературное наследие Н. А. Васильева довольно- таки обширно. Оно включает наряду со сборником «Тоска по вечности», в котором собраны в основном лирические произведения, книгу переводов известного бельгийского поэта Э. Верхарна «Обезумевшие деревни», переводы стихов О. Ч. Свинберна. Ему также принадлежит перевод XX Оды III книги Горация [57, с. 169], который Николай Александрович намеревался опубликовать в журнале «Гермес», но публикация по каким-то причинам не состоялась ^{1}. Выше упоминались поэмы «На смерть Скрябина» и окончание «Египетских ночей», существовавшие только в рукописи. Кроме того, Н. А. Васильеву принадлежит ряд критических статей, сопровождавших, как правило, его переводы и показывающих, насколько вдумчиво и серьезно он подходил к этой работе.