Рыбин стоял перед колчаковцами, и выражение их лиц пугало его.

Рыбин не видел Мальсагова, который лежал у печки, отгороженной от него столом.

— Гражданин Рыбин, — спокойно и дружелюбно, с улыбкой сказал Перепечко, — мы были о вас лучшего мнения и даже думали предложить вам одну службу. А вы связались с большевиками, возите их листовки на копи.

— Я… я… — Рыбин никак не мог совладать с собой, нижняя челюсть у него отвисла и дрожала. Лицо покрылось испариной. Крупные капли пота появились на лбу. Наконец Рыбин выговорил. — Я… не возил…

В тот же миг, по знаку Перепечко, милиционер, стоявший за Рыбиным, ударил его кулаком в правый бок. Рыбин икнул, поднялся на носки и рухнул на грязный, затоптанный пол. Его белое лицо стало наливаться кровью, он с надрывом вздохнул, повернулся на бок и хотел встать.

— Помоги ему, — крикнул Перепечко милиционеру.

Рыбин стоял согнувшись. Боль в желудке проходила медленно. Перепечко, словно ничего не произошло, продолжал тем же тоном:

— А Мальсагов сказал, что вы привезли ему сегодня вот эту листовку. — Перепечко двумя пальцами поднял листок со стола. — Ведь она? Верно? Мальсагов сам сказал нам, что вы ему передали эту листовку. Верно, Мальсагов?

Мальсагов слышал, о чем говорит Перепечко, что отвечал Рыбин, но не мог пошевелиться. Когда Перепечко снова спросил: «Верно, листовку привез Рыбин, господин Мальсагов?», Якубу хотелось закричать: «Нет!», но не было сил.

— Вот он подтверждает, — засмеялся Перепечко.

Рыбин с ужасом смотрел на Мальсагова. Что с ним сделали?

— Не надо упрямиться, — продолжал уговаривать Перепечко. — Или я сейчас прикажу. Эй, милиционеры, раздеть Рыбина.

— Не надо, не надо! — закричал Рыбин и попятился назад.

— Кто вам давал листовки? — Перепечко взялся за карандаш. — Или же я прикажу вас так же разделать, как эту татарскую образину. Ну!

Рыбин покосился в сторону Мальсагова. Перепечко истолковал это по-своему и сказал милиционерам:

— Эту падаль в тюрьму. Пусть отойдет. Я с ним еще поговорю!

Мальсагова подхватили под руки и поволокли из кабинета.

Голова Якуба, покрытая запекшейся кровью, безвольно качалась.

Когда закрылась дверь, Перепечко повернулся к Рыбину, который остановившимся взглядом уставился на дверь.

— Теперь нам не помешают. Так кто вам давал листовки?

— Без-ру-ков, — заикаясь, произнес Рыбин. — Приказчик из склада.

— Не может быть! — воскликнул Громов.

— Именно так, — подтверждал Перепечко. — Заведующий складом Соколов сегодня мне кое-что любопытное о нем порассказал. Ну, об этом потом. — Перепечко опять обратился к Рыбину: — Как вы с ним познакомились, где? Кто с Безруковым дружит? С кем вы его видели?

Теперь Рыбин не мог остановиться. Он говорил и говорил. Перепечко торопливо все записывал.

— Великолепно! Если большевики узнают о вашей исповеди, — Перепечко постучал по листам допроса, — то они вас — жик! — Перепечко провел пальцем по шее. — Но мы спасем вас. Большевики не будут знать, что вы тут нам рассказали. Но услуга за услугу. Вы завтра встретитесь с Безруковым и все, что услышите, узнаете от него, расскажете мне. Понятно?

— Сейчас же арестовать большевиков! — закричал Громов.

Перепечко не обратил на него внимания. Он рывком поднялся со стула. Рыбин испуганно втянул голову в плечи, точно над ним была занесена рука для удара. Перепечко, не скрывая своего удовлетворения, говорил.

— Возможно, что большевики и проведают о том, что Мальсагов у нас в гостях и что вы заходили, а не поверят, что мы вас так без угощения отпустили. А я хозяин хлебосольный! — Перепечко указал двум милиционерам на Рыбина, и те, подойдя к нему, сорвали со стула и стали по лицу бить. Рыбин закричал:

— Я все сказал, все, что знаю… — он захлебнулся.

В кабинете все молчали. Лишь шумно дышали милиционеры и как-то глухо стонал Рыбин. Его лицо быстро превратилось в кровавую маску. Он не пытался защищаться. Колчаковцы с интересом следили за происходящим.

— Хватит, — остановил милиционеров Перепечко.

Рыбина бросили на стул. Он съехал на пол. Перепечко распорядился:

— Воды!

Милиционер принес ведро воды и выплеснул ее на окровавленное лицо Рыбина. Он зашевелился, застонал.

— Вставайте, вставайте, вам пора домой, — поторопил Перепечко. — Правда, вид у вас не совсем презентабельный, но что поделаешь — необходимость требует. Скажите жене, что поскользнулись. Для нее главное, что вы вернулись.

Рыбин уцепился за сиденье стула и поднялся. Изо рта у него текла кровь: Перепечко был удовлетворен видом Рыбина.

— Безрукову скажете, что вас в милиции на допросе так разделали, но вы ничего не сказали, и за отсутствием улик вас отпустили. Они вам в таком виде поверят. Вы слышите меня?

— Да… — Рыбин говорил каким-то не своим, чужим голосом.

Перепечко приказал одному из милиционеров:

— Проводите домой гражданина Рыбина. В дороге у него может закружиться голова.

— Не надо! — закричал, брызгая кровавой слюной, Рыбин и упал на колени. — Не надо убивать!

Кричащего и бьющегося в ужасе Рыбина вытащили из кабинета. Перепечко засмеялся:

— Цыпленок тоже хочет жить. Этот цыпленок нам очень помог.

— Мне трудно всему поверить, господа, — проговорил Громов. — Большевики так нагло… — он сорвался и крикнул: — Расстрелять Хваана, Безрукова и всех. Сейчас же арестовать их и сюда. Я сам пристрелю их, как собак!

— Вот именно, — подтвердил Перепечко. Его сейчас было трудно узнать. Увлекшись своей новой обязанностью, он даже перестал пить и обнаружил склонность к расследованию сложных ситуаций, подобных создавшейся в уезде. — Я не уверен, что Безруков или Хваан главные большевики. Они не могут тут быть одни. У них есть сообщники, и Рыбин нас на них наведет. Мы тогда одним ударом со всеми и покончим. Когда зуб прогнил, господа, его надо удалить с корнем, а не пытаться чуть-чуть подлечить… — Перепечко сделал паузу и уже другим, многозначительным тоном, улыбаясь, сказал. — К тому же, господа, арестовывать сейчас этого Безрукова будет как-то неловко.

После отъезда Струкова и Трифона Бирича в тундру Нина Георгиевна и Елена Дмитриевна сблизились еще больше. Елена ничего не скрывала от своей подруги. Она любила Мандрикова и мечтала быть с ним.

— Но это невозможно, по крайней мере здесь, — говорила ей Нина Георгиевна и поняла, что ей неприятно все это. Она, не сразу могла разобраться в своем настроении. Любовь Елены к Мандрикову и обижала ее, и оскорбляла, и вызывала грусть. Ей иногда казалось, что Елена отбирает у нее что-то очень дорогое.

— Почему? Почему я должна на кого-то оглядываться? Мне все тут чужие. Почему они должны распоряжаться мной? Почему у женщин такая проклятая судьба? — восклицала Елена и металась по комнате.

Нина Георгиевна была согласна с подругой, но выхода пока не видела.

В таких разговорах они и проводили дни. Елена старалась как можно чаще встречать Мандрикова то на улице, то заходила к нему в склад. Но эти короткие встречи только доставляли Елене еще большие мучения, нельзя обо всем поговорить, побыть вместе с любимым человеком.

Не лучше чувствовал себя и Михаил Сергеевич. На неодобрительные замечания Берзина он перестал обращать внимание. В своем чувстве он не видел ничего плохого. К тому же предупреждение Елены убедило, что и она любит его.

Мандриков тянулся к Елене, но возможности к сближению с ней не видел. Он мечтал о том дне, когда в Ново-Мариинске все изменится, и тогда он скажет ей о своей любви, попросит стать его женой… «Да, но она же замужем? Ее муж Трифон Бирич — его враг. Как быть?» — думал Михаил Сергеевич. Елена первая сделала решительный шаг.

В пятницу, после завтрака, Елена, как обычно, вышла с Блэком на прогулку. Она неторопливо пошла по Ново-Мариинску, отвечая на поклоны знакомых. Елена дошла до лимана, постояла на берегу, затем, направилась к складу, в котором работал Мандриков.

Елена подошла к дверям склада и уже хотела открыть их, но тут же повернулась и быстро направилась к Нине Георгиевне.