— Да, — коротко, твердо и спокойно произнес Берзин и взялся за бублик.

— Хорошо, едем, — Мандриков встретился взглядом с Романом и виновато улыбнулся. — Ты уж, товарищ Роман, извини, если я чуточку погорячился. Все было так неожиданно.

— Понимаю, — просто сказал Роман и достал из внутреннего кармана два паспорта. Раскрыв один из них, он прочитал: — Сергей Евстафьевич Безруков. Это ты, Михаил Сергеевич, — Роман протянул паспорт Мандрикову, а второй вручил Берзину. — Привыкайте к новым именам. С этой минуты вы два знакомых, которые едут в Анадырский край попытать счастья и укрыться от бурь и неурядиц, которые потрясают Россию. То же самое и ты, Николай Федорович.

— Понятно, — кивнул Новиков. Он был печален. — Не свижусь со своей старухой.

— За нее не беспокойся, — утешил его Роман. — Колчаковцы ей вреда не причинят. Через денек-другой выпустят.

— Хотелось бы попрощаться.

— Ну, завел панихиду, — грубовато, по-дружески остановил его Роман. — Вернешься из Анадыря — будем твою золотую свадьбу справлять.

— Дай бог! — Новиков слабо кивнул и, чтобы скрыть тревогу и волнение, склонил голову и стал медленно и тщательно набивать трубку. Пальцы его вздрагивали.

— Все эти дни будете находиться здесь, — говорил Роман. Из дому не выходить. Его охраняют бойцы красных десяток. В случае опасности вас переведут на другую квартиру. Скоро товарищ из областного комитета партии подробно сообщит ваши задачи. Вам принесут книги, журналы, все, что найдем о Чукотке. Почитайте внимательно. Пригодится.

Роман поднялся из-за стола и стал прощаться, крепко пожимая руки Берзину и Мандрикову. На кухню он вышел с Новиковым. Проводив их взглядами, Берзин и Мандриков посмотрели друг на друга. На желтоватом лице Августа появилась мягкая улыбка, которая сделала его юношески молодым и открытым:

— Едем на Север!

— Идем на Север! — Мандрикову показалось, что он знает Берзина очень хорошо, и почувствовал к нему симпатию, расположение. Он пододвинул Августу стакан. — Наливай погорячее и рассказывай о себе.

— Давай, — принял Берзин стакан, и с этой минуты они навсегда перешли на «ты».

Облокотившись на подушку, Усташкин следил за Ниной Георгиевной. Одетая в нежно-розовое, с крупными хризантемами кимоно, она почти бесшумно ходила по квартире, приготавливая завтрак. Он пристально разглядывал свою случайную подругу, с которой познакомился накануне в «Золотом роге». Туда Усташкин пришел в расстроенных чувствах, чтобы забыться, залить вином злость на Фондерата, горечь за свое поражение, за то, что он послушно согласился на его предложение, нет, на приказ начальника контрразведки — ехать куда-то к черту на кулички. Нина Георгиевна вызывала у Усташкина удивление. Она не походила на проститутку, которых он хорошо знал. Вчера он с ней познакомился, уже будучи сильно пьяным, и не смог как следует ее рассмотреть. Сейчас Усташкин открывал в Нине Георгиевне совершенно иного для себя человека.

Она в это утро походила на добропорядочную молодую хозяйку, которая умело хлопочет. И жесты у нее спокойные, ловкие, домашние. Может быть, это привычка? В раскрытую дверь из спальни Усташкин видел, как Нина Георгиевна расставляла на столе посуду. Тихо звякали чашки, ложки. На побледневших губах молодой женщины скользнула задумчивая улыбка. Чему улыбается она? Усташкину очень хотелось знать. Может быть, она смеялась над ним, над его какой-либо выходкой в пьяном состоянии. Он пристально следил за выражением лица Нины Георгиевны и с неожиданным для себя огорчением понял, что женщина думает не о нем, а о чем-то своем. Виктор Николаевич почувствовал себя несколько обиженным. Неужели этой женщине нет сейчас до него никакого дела, она забыла о нем? Усташкин продолжал наблюдать за женщиной. Пышные волосы Нины Георгиевны были небрежно собраны на затылке, лицо не напудрено, губы не накрашены. Что это? Безразличие к нему, привычка к неряшливости. Ведь у нее же гость, и она заинтересована в том, чтобы ему нравиться, стараться дольше у себя задержать. Особым чувством разведчика он угадывал в Нине Георгиевне не просто обычную вульгарную женщину легкого поведения. Она была загадочнее, что-то прятала от него, от всех окружающих. В Усташкине проснулось профессиональное любопытство, и он подумал: «Надо будет ею заняться…», но тут же вспомнил, что он больше не служит в контрразведке. Там в нем не нуждаются, его оттуда выставил Фондерат, спасая свою шкуру.

Усташкин забыл о Нине Георгиевне и перевернувшись на спину, прикрыл глаза руками. Перед ним промелькнули события последних дней. Его неудачи начались с этого, будь он проклят, большевика Мандрикова. Виктор Николаевич все время чувствовал, знал, что Мандриков где-то рядом, близко, так близко, что стоит только протянуть руки, и он будет схвачен. И Усташкин протягивал руку, но… не совсем точно. Мандриков все время уходил. Ушел он и из Голубинки, хотя дом Третьякова был надежно окружен. Усташкину удалось установить, что увел Мандрикова старый рабочий с Дальзавода Николай Федорович Новиков, и все. А куда они ушли? Кто их укрыл? Где? Агенты Усташкина ничего не могли сказать.

На рассвете, злой и усталый, Усташкин неохотно доложил о провале операции. Фондерат, выслушав капитана, с каким-то непонятным для Усташкина спокойствием сказал:

— Собственно говоря, я этого и ожидал. Большевики легко Мандрикова не отдадут. — Фондерат по привычке покручивал пенсне на стекле стола.

Капитан, опустив тяжелые покрасневшие веки, разглядывал ботинки и крат, на которых засохли желтоватые брызги глины. Фондерат молчал, и это заставило Усташкина заговорить наигранно бодрым тоном:

— И все-таки я на верном пути. Мастер Третьяков и его жена не признаются, что у них скрывался Мандриков, и его следов в домике не оказалось. Я арестовал жену Новикова. На допросе она… Сердце у старухи было слабое.

— У мертвых есть одно преимущество — они могут молчать, — ядовито сказал Фондерат и быстро завертел пенсне. — Я же предпочитаю говорить с живыми.

Начальник разведки был доволен неудачей Усташкина. Теперь Фондерат может убрать Виктора Николаевича из разведки, припугнуть его отправкой на фронт и послать в Анадырский уезд начальником милиции, иметь там своего человека. Лучше не сыщешь. Усташкин, словно не замечая иронии полковника, продолжал:

— Но ночь не прошла бесполезно. Мы кое-что нашли.

Полковник остался равнодушным. Он думал о своем: «Усташкин будет моим человеком на Чукотке. Кто знает, как сложатся дальше дела у адмирала. А из Ново-Мариинска всегда легче попасть в Америку. Да и не с пустыми руками, а с пушниной, с золотом. А может быть, там и остаться? Едва ли туда полезут большевики. Впрочем, об этом он подумает потом, а сейчас надо прижать капитана, этого незадачливого родственника. Как лучше сделать, чтобы Усташкин не видел иного выхода для себя, как только отъезд в Анадырский уезд. Ни Громов, ни другие члены управления Анадырского уезда в лицо не знают Усташкина. Это к лучшему. Пошлю его под другим именем».

Фондерат вспомнил о том, что в его сейфе лежит несколько документов уже несуществующих людей. Один из этих документов подойдет Усташкину. Он превратится в доктора, который пытался скрыться от мобилизации в армию Колчака и распространял большевистские листовки. Фамилия была, кажется, Струков. На допросе он плюнул в лицо полковнику. Тогда сам Фондерат пристрелил его, а документы сохранил. Бумаги такого человека всегда могут пригодиться. Вот они и подойдут для Усташкина и помогут ему, если в Ново-Мариинске вдруг возникнет опасная ситуация.

Фондерат гордился собой, что он всегда мог все предусмотреть. А в этом случае нужно быть особенно внимательным и осторожным. Нельзя рисковать Усташкиным. Он верный слуга и всегда будет нужен, что бы ни произошло. Полковник прислушался к тому, что говорил Усташкин. Капитан повторил:

— На квартире Новикова мы нашли интересный след, ведущий в Хабаровск.