— Не могу… Нет… Нет…

Старый Бирич на чем-то настаивал, а ее муж молчал. Спор длился долго. Елену Дмитриевну охватил озноб, она сердито подумала: «Болтают, как старые бабы» — и собралась возвращаться домой, Но в это время Трифон Бирич, не принимавший участия в споре, высоко вскинул руку и ударил Москвина чем-то по голове. Тот качнулся и беззвучно рухнул на землю. Елена Дмитриевна испугалась. Она с интересом следила за происходящим. Синевато-белый свет луны заливал людей.

Старый Бирич наклонился над Москвиным, пошарил по его карманам и быстро направился к зданию управления, а Трифон оттянул Москвина к стене пустого склада и остался около него.

Бирич, подойдя к зданию уездного правления, открыл замок ключами, которые нашел у Москвина, и вошел в помещение. Света ему не требовалось. Он хорошо знал, где лежат папки с бумагами…

…Через полчаса Павел Георгиевич вышел из управления, аккуратно закрыл замок, вернулся к сыну и вложил ключи в карман Москвина. Коротко спросил:

— Тихо?

Сын только кивнул в ответ на вопрос отца и добавил:

— Он мертв…

— Чем же ты его так? — Бирич оглянулся. Его с момента выхода из квартиры не покидало ощущение, что за ними кто-то наблюдает. Но старый коммерсант ничего не заметил подозрительного.

— Браунингом, — деловито и равнодушно объяснил Трифон.

— Ладно, — оборвал сына Бирич. — Стащим его в Казачку. Поднимай.

Елена Дмитриевна видела, как они вошли на мост и сбросили труп в темную воду. Послышался всплеск, и с моста бегом бросились две фигуры.

Елена Дмитриевна вернулась домой со странным чувством. Она не была потрясена увиденным, и у нее Биричи не вызывали негодования или отвращения. Нет. Ею все сильнее овладевало какое-то новое, острое, волнующее чувство. Она с нетерпением ждала возвращения Трифона и отца, чтобы посмотреть на них, почувствовать рядом людей, которые только что совершили преступление, убили человека и сбросили его труп в реку.

Отец и сын вошли в столовую, даже не вымыв рук. Биричи были прежними, и ничто в них не изменилось. Павел Георгиевич, наливая ром в бокалы, спросил:

— Перепечко не просыпался?

— Нет. — Елена Дмитриевна почесывала за ушами жмурящегося Блэка и, стараясь казаться равнодушной, спросила: — Проводили Москвина?

— Немного. Неисправимый пьяница, — берясь за бокал, поморщился Бирич. Он выпил ром и сказал:

— Ну, спокойной ночи…

Утром по Ново-Мариинску разнесся слух, что пьяный Москвин утонул в Казачке. Его труп выкинуло на косу у самого устья реки. При осмотре у Москвина были найдены деньги и ключи. Ни у кого не возникло подозрения об убийстве.

«Томск» шел на Север. Почти каждый вечер, когда темнота и прохладный ветер загоняли пассажиров в теплые каюты, поднимались наверх Мандриков и его друзья. Они с удовольствием прогуливались по палубе, разминая ноги, дыша полной грудью свежим морским воздухом. В каюте донимала жара: кочегарка оказалась совсем рядом, переборка накалялась так, что к ней нельзя было прикоснуться ладонью.

В этот вечер «Томск» шел в тумане. Чуть покачивало. Берзин, плохо переносивший морское путешествие, остался внизу, а Мандриков и Новиков прогуливались, подняв воротники своих пальто. Николай Федорович, с удовольствием чувствуя под собой плавно ходившую палубу, был оживлен. За дни плавания его настроение улучшилось, и он стал выглядеть лучше. Попыхивая трубкой, Новиков говорил Мандрикову:

— С морем можно сдружиться, как с человеком. Оно ведь живое. Слышишь, как оно разговаривает, а?

Мандриков невольно прислушался. Моря не было видно. Только у самых бортов, в свете, падавшем из иллюминаторов, блестела стремительно несущаяся, всклокоченная вода, покрытая живым кружевом пены. Море говорило десятками голосов, рокотало, смеялось, пело, плакало, шепталось, угрожающе било о борта.

Мандриков опять почувствовал себя моряком. Он вспомнил службу на миноносце, походы на Балтике, стоянки в Гельсингфорсе, Осло… Какими далекими кажутся те годы, а прошло не так уж много лет. Но каких лет! Полных борьбы, напряжения. И вот новый рейс. Мандриков подумал о предстоящей работе на Чукотке. Несмотря на подробные беседы с товарищами из подпольного комитета партии, он все же еще не достаточно ясно представлял, как возьмется за дело. «Кончик нужен, кончик, — думал он, — тогда и вся веревочка вытянется. Надо найти хотя бы одного верного человека. Вся надежда на Новикова. Надо разыскать его знакомых. Да живы ли они?»

Мандриков и Новиков стояли недалеко от салона, выходившего своими квадратными иллюминаторами на бак. В салоне ярко горели огни. Мандриков знал, что там Громов и его спутники проводят вечера, играют в карты, пьют вино, веселятся. Он повернулся к салону, мокрое от тумана лицо дышало гневом. «Пир во время чумы, — пришло ему на память, но тут же он поправил себя: — Не чумы! Идет очистительная светлая борьба. Пусть веселятся сейчас эти «господа». От расплаты им не уйти». Его мысли прервались. Из салона донеслись звуки пианино, и женский голос запел:

Михаил Сергеевич насторожился. Голос показался ему знакомым. Где же он мог его слышать? Чертовщина какая-то! Ведь там же спутники Громова. Он опять прислушался. Нет, ошибиться он не мог. Этот голос ему хорошо запомнился, он его слышал, но где?..

Новиков сердито сказал:

— Идем. Пусть веселятся. Немного им осталось.

Но Мандриков не слышал его. Он подошел к окну салона, затянутого зеленоватыми шелковыми занавесками, и попытался в щелку рассмотреть, кто поет, но, кроме белой женской руки с кольцом, лежавшей на черной лакированной крышке пианино, он ничего не увидел.

Женщина допела романс, и ее наградили аплодисментами. Мандриков быстро зашагал от салона. За ним едва поспевал Новиков. Он не понимал, что происходит с Михаилом Сергеевичем, а тот мучительно думал о знакомом голосе. Или он ошибается? Просто ему показалось. «Ну, конечно, показалось», — окончательно решил Мандриков и предложил Новикову спуститься к Берзину:

— Пойдем. Скучает в одиночестве наш Хваан.

Теперь они называли друг друга новыми именами, чтобы привыкнуть к ним, не допустить ошибку в Ново-Мариинске. Качка усиливалась. Берзин лежал, уставившись в низкий потолок. Чувствовал он себя плохо. В каюте было душно. Мандриков отдраил иллюминатор, но в каюту вместе со струей воздуха градом летели брызги. При каждой волне иллюминатор захлестывало водой, и его пришлось закрыть.

— Как себя чувствуешь, Дмитрий Мартынович, — спросил Мандриков участливо. Он видел, как пожелтело лицо товарища. Новиков посмотрел на свои старенькие часы:

— Скоро Ваня придет. Надо чего-нибудь кисленького попросить, сразу Августу станет легче. Дмитрию Мартыновичу, — вздохнул Новиков виновато. — Запомню…

— Слушай, Дмитрий Мартынович, — Мандриков присел на койку Берзина. — Сейчас со мной нелепая штука приключилась.

Берзин вопросительно смотрел на Мандрикова.

Михаил Сергеевич рассказал о певице. Берзин слабо улыбнулся:

— Это же сирена тебя за борт звала. Видит, что красивый молодец по палубе ночью прогуливается.

Хватит нам прятаться, — стукнул Мандриков кулаком по колену. — Для чего отсиживаемся здесь? Владивосток далеко, а с Громовым и всей его компанией мы все равно будем встречаться в Ново-Мариинске. Там жителей и трех сотен не наберется.

— Согласен с тобой, — Берзин почувствовал приступ морской болезни и сел на койке. Так стало легче. Он взглянул на товарищей. — Мы должны за дорогу им примелькаться до Ново-Мариинска, они меньше будут на нас обращать внимания там.

— Завтра же днем выходим на палубу, — предложил Мандриков и поймал себя на том, что он рад этому. Ему хотелось, чтобы скорее наступило утро. Он должен увидеть женщину со знакомым ему голосом.

В каюту, условно постучав в дверь, вошел кочегар с непременной веселой улыбкой.