Однако взгляд Ларжана выражал приказание. Он покачал головой и сказал с раздражением:

— Ну, чего вы мнетесь? Говорю вам, что это совершенно безопасно. Вы останетесь живы. Зато одним ударом вернете всю свою популярность. Больше того, вы станете мучеником, Бибабо!

Однако бледный Бибабо ответил, с трудом ворочая языком:

— Признаюсь вам, дорогой господин Ларжан, с юных лет я не выношу вида крови. Это слабость, согласен. Но стоит мне обрезать палец, как я тут же падаю в обморок...

— Обморок — это хорошо, — задумчиво отозвался Ларжан. — Это получится естественнее. Подготовьте только какое-нибудь приличное случаю изречение. Публика любит чувствительные реплики под занавес.

— Я все же, дорогой господин Ларжан... — начал, заикаясь, Бибабо.

Ларжан перебил его:

— Решено, Бибабо! Надеюсь, что все будет выполнено со свойственным вам вкусом. Денег можете не жалеть!

И только на обратном пути домой с чувством невыразимого облегчения господин Бибабо вспомнил о своем двойнике.

Последние дни Айт был предоставлен самому себе. Временно господин Бибабо прекратил его выезды на митинги, чтобы дать буре хохота улечься. Сидя в комнате с завешанными зеркалами, Айт мог размышлять на досуге о своем хозяине.

Все в этом человеке теперь претило ему. Скольким людям он обещал счастье? Он делал это так самоуверенно, точно ключи от нового Эльдорадо лежали в заднем кармане его брюк. А когда доходило до дела, он пританцовывал, отбегая на несколько шагов, и говорил умильно: «Еще немножечко придется подождать! Еще кое-что уступить!»

Язык его, казалось, был отполирован на оселке, льстивые фразы так и скользили с него.

И многие люди верили, что в жизни можно чего-нибудь добиться ценой уступок и просьб. Верили, пока их не съедали живьем.

Он, Айт, был в числе обманутых.

Когда-то рисовались в его воображении: ферма у реки, рыбная ловля, еще какой-то вздор. Сейчас он не смог бы наслаждаться этим. Его душа горела и ныла, точно ей надавала пощечин. И даже, если бы вернули Айту молодое лицо, улыбка его попрежнему оставалась бы старой и горькой.

В таком настроении он получил распоряжение готовиться к очередному митингу.

С особым тщанием разучивал господин Бибабо со своим двойником новую речь. Все сверкало и гремело в ней, точно исполнял ее не один человек, а целый полковой оркестр. А в конце было несколько вычурных фраз о смерти, которые Айт в рассеянности принял за обычную аллегорию.

— Исполняйте сами теперь, — говорил господин Бибабо, когда Айт доходил до этого места. Потом грузно опускался в кресло и закрывал глаза.

— Продолжайте, пожалуйста, — шептал он растроганно. — Мне так ярко представляется вся картина. Очень, очень хорошо.

В тот вечер двойники засиделись за шахматами. Айту везло, он атаковал пешками левый фланг и медленно продвигался вперед. Бибабо задумался над своим ходом.

Часы монотонно тикали на камине.

Оба игрока были так увлечены, что не заметили, как вошел Руфф, сопровождавший Айта во всех его поездках. Он стоял одетый, с плащом через руку.

— Нам пора, — сказал он. — Собирайтесь, Айт!

— Минуточку, — попросил Бибабо, поглощенный игрой. — Еще минуточку. Вот вам, Айт!

И он переставил фигуру.

— Ничего не сделаете, Айт! Снимайте фигуру. Так! Это гамбит. Жертва фигурой за счет качества. Теперь инициатива перешла в мои руки.

Бибабо встал, с сожалением смотря на доску.

— Ну, ничего. Может быть, доиграем, когда вернетесь.

Он собственноручно помог своему двойнику надеть плащ, так как на улице начинал моросить мелкий холодный дождь и, провожая отъезжающих, шепнул Руффу на ухо:

— Главное — помните об эффекте! Пусть тот человек стреляет, куда хочет, но даст ему договорить всю речь.

Сегодня утром стало известно, что правительство продолжает антинародную империалистическую политику, развязывает силы войны. Возмущенная общественность Бискайи потребовала от премьера честного, без виляний, ответа: «Так это или нет?» Премьер продолжал отделываться излюбленными, осточертевшими всем общими фразами. Эта уклончивость изобличала. Волна негодования прокатилась по стране.

Днем рабочие муниципальных предприятий столицы объявили, что если эта политика не будет изменена, они начнут в полночь забастовку. Сейчас Айт ехал к ним, чтобы в тысячный раз уговорить их потерпеть.

Усиленные пикеты полиции на перекрестках, медленно двигающиеся по улицам взад и вперед бронемашины поразили Айта.

— Опасаются рабочих волнений, — пояснил коротко Руфф, смотря Айту в переносицу. — К предместьям стягивают войска. Вы не тревожьтесь. Вы под надежной охраной.

От того тона, каким были сказаны эти успокоительные слова, Айту стало не по себе. Только сейчас он заметил, что его сопровождает целый конвой. Рядом с Руффом на заднем сиденье сидел невзрачный человек в пестром галстуке, не вынимавший правой руки из кармана пиджака. Айт знал, что наемные молодцы Бискайи обычно держат там револьвер.

Незнакомец отвел от Айта странный, немигающий взгляд и принялся бережно раскуривать папиросу.

Все было тревожным и необычным в эту поездку.

Айт чувствовал себя сейчас буквально скованным заботливостью Руффа. Он решил проверить свои подозрения и на повороте приоткрыл дверцу автомобиля. Тотчас шофер затормозил, а в плечо Айта впились пальцы Руффа.

— Вы что, Айт? — спросил он сердито. — Одурели? Закройте — дует!

Они так и вошли в здание «Паласа», где уже шумела толпа: Айт посредине, Руфф и пестрый галстук по бокам.

«Палас» — один из лучших бискайских мюзик-холлов, здание которого иногда снимают под многолюдные собрания.

В огромном зале свистели, ухали, стучали ногами. Ораторам правительственной партии, судя по всему, приходилось туго. Потом по залу разлилась тишина, и вдруг — грохот аплодисментов, пение. С трибуны сошел коммунист-трамвайщик.

Айт присел за кулисами, вдыхая знакомый запах опилок и сосновой воды, которой обрызгивают сцену. Сердце его тревожно билось. Спокойно! Спокойно! Нужно трезво обдумать все: почему так настороженно держится Руфф, зачем здесь наемный молодец в пестром галстуке...

— Пора, Айт! — сказал над ухом голос Руффа. — Слышите, свистят. Значит, председатель объявил, что будет говорить Бибабо.

Айт послушно встал. Сияние софитов на миг ослепило его, и он почти ощупью добрался до трибуны. Смех и выкрики долго не давали ему говорить. Потом он начал.

Он говорил машинально, почти не вдумываясь в смысл, — речь была хорошо вызубрена. Вдруг он запнулся.

Странная догадка поразила его. Гамбит! Жертвуют фигурой, чтобы выиграть качество...

На секунду ему стало ясно все, как будто вблизи ударила молния. Бибабо решил инсценировать политическое покушение и подставил грудь Айта убийцам. В зале его подстерегали убийцы!

Айт по инерции сказал еще несколько фраз, продолжая пристально вглядываться в темнеющую воронку зала. Показалось ли ему, что у второго запасного выхода возникло движение, точно кто-то, энергично расталкивая соседей, пробирался ближе к рампе? Айту вспомнился холодный, изучающий взгляд незнакомца в пестром галстуке и правая рука, лежавшая в кармане пиджака. Вот для чего, значит, сопровождал его в машине этот человек!

Айт сбежал с трибуны. За кулисами ему преградил дорогу Руфф.

— На сцену, Айт, на сцену, — в шопоте Руффа свистели бичи. Правая рука двигалась за бортом пиджака. Лицо было спокойно, только ходуном ходили желваки, и смотрел он не в глаза Айту, а в переносицу.

— На сцену! Ну!

Ненависть к господину Бибабо стиснула Айту горло. Он выбежал на сцену. Он понял, что в эти несколько оставшихся мгновений обязан выкрикнуть правду о Бибабо. Его не страшила уже мысль о смерти. Он боялся только, что не успеет договорить. И еще на ступеньках трибуны он закричал, протянув вперед руки:

— Друзья! Товарищи! Вас обманывают...

Что-то хлестнуло его по руке, потом вдоль груди. Он упал на колени, продолжая кричать, но уже беззвучно, разевая рот широко, как рыба, выброшенная на берег. «Поздно», — пронеслось в надвигающемся на него сумраке, и он повалился на бок.