— Нет, — сказал Руфф. — От вас потребуется другое. Молодого человека, в судьбе которого господин Бибабо принимает участие, желательно сделать старым на вид. При этом, заметьте, есть образец.

И он протянул доктору портрет господина Бибабо.

— Вы шутите, уважаемый, — сказал доктор, поняв, в чем дело. — Ведь это граничит с преступлением, понимаете ли вы?

— Почему же? — возразил Руфф хладнокровно. — Молодого человека не принуждают. Он волен выбирать. А что касается полиции, то не волнуйтесь: епископ Грандье — нам друг.

— Но это просто бесчеловечно, — продолжал доктор, сличая фотографии Бибабо и Айта. — Я не могу обезобразить человека, которого, без сомнения, толкнул на этот шаг голод. Нет, я отказываюсь.

— Погодите это делать, — сказал Руфф, не вставая со стула. — Присядьте, доктор, я не кончил. Боюсь, что в таком случае вас ожидают неприятности. У редактора Леви острое перо, а Леви — приятель Бибабо. Будет очень грустно, если в газетах появятся фельетоны Леви, разоблачающие Институт красоты.

— Разоблачающие в чем?

— Это уж предоставьте Леви. Так или иначе вы растеряете половину своих пациентов. Но, впрочем, я не навязываю собственного мнения. Вы вольны выбирать, дорогой доктор.

...Весь вечер, допоздна провел доктор Шарм, запершись в кабинете. Стол перед ним был укрыт фотографиями, точно доктор раскладывал диковинный пасьянс. Держа снимок на вытянутой руке, он разглядывал его, критически прищурясь и насвистывая сквозь зубы.

Что за мысль? В Институте красоты должны обезобразить красивого человека, юношу превратить в старика. Как далеко все это от фантазий, которыми тешил себя когда-то молодой, наивный Шарм. При помощи пластических операций он мечтал сделать все человечество красивым. И он достиг совершенства, как хирург. Он владеет скальпелем сейчас, как скульптор резцом. Он придает любую форму носам, укорачивает или удлиняет подбородки, пересаживает кожу со спины на щеки, меняет очертания губ, бровей. Реклама Института красоты гласит: «Доктор Шарм исправляет промахи самого господа-бога!»

И что же? Ему с его талантам и опытом суждено реставрировать гнилье, подновлять жадных до жизни богатых старух. Все они заказывают перед операцией: «Доктор, не забудьте, — побольше благородства в лице!» Благородство? Как будто он, поверенный их дрянненьких секретов, не знает, что должно прикрывать собой это сделанное по заказу благородство?

Да, он мечтал когда-то воссоздать в своей операционной лица лучших статуй Праксителя. Теперь он готовится снимать репродукцию с этого вот потасканного лица. Таков венец его усилий!

...Ночью пациента доставили в институт. Со многими предосторожностями его провели черным ходом, и, как только он вошел в операционную, заперли дверь на два поворота ключа.

Кроме господина Бибабо, в операционной присутствовали только два ассистента. В полной тишине — институт как вымер — доктор Шарм приступил к операции. Погружаясь в тяжелый сон под наркозом, Айт забормотал и заметался.

— Следите за пульсом, — бросил доктор ассистенту.

Господин Бибабо, сидевший на высоком табурете под слепящим светом ламп, зябко поежился.

— Не щурьтесь, — прикрикнул доктор, — не двигайтесь! Натурщик из вас, признаться...

И он покрутил головой. Затем, наклонясь над затихшим Айтом, несколькими взмахами ножа он отделил кожу лица от мышц и отогнул ее вниз, как раструб перчатки. Обнажилось багровое мясо. Господин Бибабо зажмурился и торопливо поднес к носу флакон с нашатырным спиртом.

— Какие у нас нервы! — язвительно пробормотал доктор, копошась в ране и взглядывая изредка на Бибабо. — Не падайте в обморок, уважаемый. Ведь это делается для вашего удовольствия.

— Ах, — прервал его бледный Бибабо, стараясь не смотреть на блеск мелькающих ножей и коричневые перчатки доктора. — Простите меня, но я совершенно не выношу вида крови.

И до конца операции он сидел с мученическим выражением лица, глядя в потолок.

Только тиканье настенных часов нарушало теперь напряженное молчание в операционной. Доктор Шарм расплющил нос Айта, вывернул его губы, поднял и распластал брови. На живой модели в сгустках крови возникало лицо господина Бибабо. Мерно падали на вату капельки хлороформа. Айт глубоко и ровно дышал. Странные сны снились, наверное, ему. Может быть, желтый луг у реки, сверкающие на солнце крылья стрекоз, синие холмы на горизонте?

Часы пробила четыре раза. Бибабо покачнулся от утомления на табурете.

— Физиологический раствор и бинты, — громко сказал доктор.

Операция кончилась. Отныне маска была одета на лицо Айта наглухо...

...А в день, когда доктор разрешил снять бинты, сияющий господин Бибабо явился к кровати Айта, как к колыбели новорожденного, с корзиной цветов и чеком на крупную сумму.

Снова были приняты необходимые предосторожности, заперты двери, задернуты шторы на окнах. Улыбаясь с достоинством, доктор Шарм разбинтовал лицо пациента и отступил на шаг от кровати, чтобы все могли полюбоваться его работой.

Господин Бибабо ошеломленно молчал.

— Что, похож? — голос Айта был слаб и надтреснут. Доктор с готовностью протянул ему зеркало.

Оттуда, точно из рамки портрета, глянуло на него чужое недоброе лицо с самодовольно выпяченными губами, плоским лбом, старое, помятое, исчерченное вкривь и вкось морщинами. Оно странно гримасничало, как бы передразнивая горе, удивление, гнев, — все, чем наполнилось вдруг сердце у бывшего имитатора.

— Да. Похож, — сказал он, роняя зеркало.

— Доктор Шарм, вы гений! — торжественно объявил Бибабо, раскрывая объятия.

— Злой гений, — чуть слышно добавил Айт и опустился на подушки.

Вскоре Айт переселился в дом своего нового хозяина.

Слугам было приказано ничему не удивляться и ни о чем не болтать. Были все они прекрасно вышколены и хорошо разбирались в капризах господ. Теперь, являясь на зов, лакеи смотрели куда-то между обоими Бибабо и спрашивали, ни к кому не обращаясь: «Что желает господин Бибабо?»

Сходство между двойниками было настолько поразительным, что даже Руфф оплошал на первых порах. Войдя как-то в библиотеку и мельком взглянув на сидевшего в кресле, он сказал небрежно: «А где же старый болтун?» Он понял, где был «старый болтун», когда тяжелый фолиант, звеня застежками, ударился в стену над его головой.

Тренируя своего двойника, господин Бибабо проявил сугубый педантизм. Он настоял на том, чтобы Айт перенимал все мельчайшие его привычки — от манеры чихать до успокоительной гимнастики по вечерам.

— Иначе вы заучите роль поверхностно! — твердил он. — А вы должны спать и чувствовать себя мною.

Он предписал Айту также собственную вегетарианскую диэту, хотя у Айта был прекрасный желудок.

Когда-то и сам Бибабо умел покушать. До сих пор еще он так вкусно произносил названия разных бордолезов и пармезанов, что у слушателей текли слюнки. Рассказывают, что однажды, вдохновившись, он продекламировал рецепт из поваренной книги, и друг его, композитор Сальтисон, бывший навеселе, тут же подобрал музыку в темпе «танго».

Увы, сейчас за обеденным столом оба Бибабо без увлечения ковыряли картофельные сосиски и овощное рагу, и это было тем досаднее, что рядом невозмутимый Руфф ел отбивные.

Несколько часов в день оба Бибабо проводили в комнате, все стены которой были уставлены зеркалами. Здесь господин Бибабо обычно репетировал свои речи. В углу пристраивалась стенографистка, готовая поймать на кончик карандаша осенившую его невзначай мысль, блеснувшую остроту, новый парадокс.

Господин Бибабо неторопливо прогуливался по комнате, останавливался, хмурился, улыбался, принимал различные ораторские позы. А сзади на расстоянии шага двигался внимательный имитатор, в точности повторявший каждое его движение. Казалось, будто тень господина Бибабо вдруг поднялась на ноги и приобрела объем. Это отдавало колдовством, в средние века обоим Бибабо не миновать бы инквизиции. (И сейчас еще суеверная стенографистка, пугливо следя за упражнениями двойников, мелко крестилась под своим жакетиком.)