Однажды днем на площади нежданно-негаданно появилась Песья Свора с деталями разборной сцены. Не прошло и нескольких минут, как их быстро подогнали одну к другой, по бокам вставили шесты, натянули веревочки, и перед зрите­лями предстал кукольный театр, яркий, как сон ребенка.

Потихоньку собирались зрители. Двое музыкан­тов — Кроткий Кряж и его тетя Хищный Гиби­скус — сыграли для привлечения внимания бара­банную дробь и переключились на флейту и лиру. Площадь быстро заполнялась. Злобный Отморозок выступил вперед и громогласно объявил:

— Налет! Воинствующего! Пса! На Мир! Подъ­ем! Флага! Китая! И восторг! Совета! Семерых! А также! Атака! Белой Бури! И чудовищ!

Он отошел от сцены, и представление началось.

Безусловно, создатели спектакля обошлись с исторической правдой весьма вольно. Но разве это имело значение, когда кукольная Песья Свора во главе с Воинствующим Псом и его огненноволосой невестой покачивалась вверх-вниз, так великолепно изображая всадников на полном скаку? Или когда битва с выжившими преследователями армии Гор­ных Лошадей получилась столь захватывающей? Или когда радиоактивные мутанты с древних элек­тростанций совершенно неожиданно выскочили из засады? Или когда в самый разгар сражения кукольная Огненная Орхидея со смехом повернулась спиной к публике и блеснула голой грудью перед Воинствующим Псом, оставив неизгладимый след в умах и воображении зрителей? Благодаря этим мелочам скучная и неубедительная история заигра­ла новыми красками.

Конечно, кукольное представление было развле­чением для взрослых. Но Довесок заметил в толпе и детей: мальчишка-продавец с лотком лунных пря­ников; девочка-посыльная, протиснувшаяся через море ног в первый ряд и усевшаяся на переверну­тый пятигалонный кувшин с травяным вином, ко­торый она несла в госпиталь; несколько других. Их глаза горели. На мгновение Довесок заглянул в бу­дущее, в далекие столетия после своей смерти, и увидел себя тенью в умах детей, легендой, в кото­рую они верят, пока не повзрослеют. Он не знал, что и думать.

Но вот кукольная Песья Свора наконец добра­лась до Мира и обвела вокруг пальца Совет Семе­рых (грубые шутки в этом эпизоде были полностью выдуманы кукольником). В момент наивысшей кульминации кукольный Воинствующий Пес при­казал поднять флаг, и в воздух над сценой взвился полноразмерный флаг Китая. Послышались одобри­тельные крики.

В той суматохе, что царила на площади, менее внимательный наблюдатель никогда бы не заметил, как главком Хитрая Лиса вышла из палатки на шум. Однако, когда того требовали обстоятельства, До­весок мог похвастать исключительной наблюдатель­ностью. Подождав, пока главком убедится в невин­ности происходящего и повернется, чтобы уйти, он сунул два пальца в рот и пронзительно свистнул.

По его сигналу из бокового переулка показался паук, превосходящий размерами весь кукольный театр. Перебирая лапами, чудовище с механиче­ским ревом бросилось на толпу. Солдаты у сцены в панике подались назад. Кто-то испуганно завопил.

Когда выяснилось, что паук смастерен из ткани и выкрашенных черной краской бамбуковых лап, а внутри сидит кукольник-механик, по толпе про­катилась волна смеха. Щелканье — клац-клац— клац — искусно сочлененных лап, проворачиваемых кукольником, и жужжание трещотки Ужасного Надоеды заставили крошечных человечков куколь­ного города съежиться от страха перед новой угро­зой.

Под дружный смех и восторженные вопли вы­катилось дробящее колесо — легкий деревянный каркас, обмотанный тканью.

— Эй! Кукольник! — рявкнула главком Хитрая Лиса. — Приказываю немедленно остановить пред­ставление и явиться ко мне в палатку. Я хочу с то­бой поговорить.

Спектакль прервался. Вся толпа повернулась к Хитрой Лисе. Прежде чем Кроткий Кряж успел выйти из-за кулис, у локтя главкома словно из-под земли выросла Огненная Орхидея.

— Если желаете пообщаться, то со мной. Ку­кольная труппа состоит из членов моего клана, а я — его глава. А также посредник.

— Посредник? О деньгах речь не идет. Вы сол­даты и поклялись служить Тайному Императору.

— Да. Хорошо. Но постойте — разве есть в ар­мии дивизия Кукольников и Марионеток? Сомне­ваюсь. Если найдете такую, обсудите все вопросы с ее командующим. Мои родичи не солдаты, а скорее независимые наемники с ежемесячным жаловань­ем. У нас понедельный контракт, и мы вольны рас­торгнуть его в любое время, просто вернув поло­женную сумму.

— Что?! Ни один военачальник в здравом уме не согласился бы на такие исключительные условия!

— У нас было двадцать горных лошадей, кото­рых жаждал заполучить Мощный Локомотив. К то­му же мы не производим впечатления добропоря­дочных солдат, и ни один отряд не спешил принять нас в свои ряды. И еще у нас очень хороший по­средник.

— Все это правда, великий главком, — подтвер­дил Довесок.

— Заткнись, пушистик. Это женский разго­вор, — огрызнулась Огненная Орхидея и снова по­вернулась к Хитрой Лисе. — Мы пойдем в вашу палатку, как вы сказали, и все обсудим. Со мной всегда можно договориться.

Прошло время. Наконец из командного шатра показалась Огненная Орхидея.

— Ну что? — спросил Довесок, отведя ее в сто­ронку, чтобы никто не подслушал.

— На кривой козе к ней не подъедешь. Я хоте­ла оставить за нами права на конструкции Кротко­го Кряжа, но она не уступила. Сказала, вдруг они снова понадобятся. Правда, за его услуги она предложила хорошие деньги. Родичам как помощникам тоже кое-что перепадет. В общем, я согласилась на ее условия.

— Нет-нет, я имею в виду план. Что с планом?

— Ах, план. Да, как ты и говорил, она думает, что это ее идея.

Площадь взорвалась аплодисментами. Кроткий Кряж стоял перед сценой и кланялся направо-на­лево. Улыбка полностью преобразила его зловещий облик.

— Как только все утрясется, нужно это повто­рить, — решил Довесок. — Идеальная толпа для наших карманников: яблоку негде упасть, и все считают ворон.

Огненная Орхидея молча отвела взгляд.

— Только не говори, что отправила их воровать!

— Нет, конечно, нет. Ну, разве что самую ма­лость.

— Что? Огненная Орхидея, ты дала мне слово! Я же говорил, Хитрая Лиса предупреждала меня как раз на этот счет. Если поймают хоть одного на­шего, нам всем несдобровать.

Огненная Орхидея состроила невинную гри­масу.

— Вот незадача!

Следующий день ознаменовался низким грохо­том, похожим на далекий гром. Отчасти виной то­му были барабаны, а отчасти солдаты: они поднимали и роняли импровизированные гири — валуны или поленья, — снова поднимали их с помощью натяжных блоков и снова роняли, раз за разом, по­ка земля не начинала содрогаться. Все больше сол­дат брались за дело, грохот нарастал.

Из предрассветной мглы вынырнули гигантские пауки с черными как смоль лапами. Следом пока­зались стройные ряды жутких дробящих колес. За ними тускло поблескивали массивные фигуры, вре­мя от времени изрыгающие пламя.

С точки зрения Довеска, машины-куклы выгля­дели ужасающе. Он попытался представить, какими их увидели жители осажденного Юга: в один миг горизонт чист, и вот уже грохочущая лавина гигант­ских машин катится на город. Темнота вспухала сотнями черных волдырей. Лопаясь один за другим, они выпускали бесчисленные ряды чудовищ. Никто и не подозревал, что существует столько пауков. Для многих машин даже не было названий. И все они надвигались на город, который понятия не имел, как с ними бороться.

Об этом оружии жители Юга были наслышаны во всех ужасных подробностях, но считалось, что с ним покончено. Однако глаза их говорили обратное.

Довесок заключил, что это должно напоминать конец света.

— Теперь я понимаю, — сказал Даргер, стоя­щий у кромки поля рядом с Довеском, — что чув­ствовала Хитрая Лиса, когда я выдал ее план битвы трех Армий за свой собственный. Мне необычайно грустно при мысли, что сегодня все заслуги припи­шут ей.

— Я тоже не в восторге от подобных насмешек судьбы, — отозвался Довесок. — Особенно если по­размыслить, сколько их пришлось на нашу долю. Но подумай, Обри, ведь оставаться непризнанным и есть удел мошенника. Наши иллюзии принима­ются за чистую монету, пока не наступает момент холодного прозрения. Жертва осознает, что ее обо­драли как липку, но к тому времени мы уже слиш­ком далеко, чтобы насладиться овациями призна­тельной, хоть и обедневшей публики. Которая, кстати говоря, редко горит желанием раструбить о своем унижении. Такова природа вещей.