Но Мэри волновало не это. Разговор у них вышел словно на разных языках.
— Обещай мне одну вещь… — сказала она, не слушая его.
— Это было замечательно, Мэри, — говорил Эдвард-Альберт. — Просто замечательно. Ничего напыщенного. Ничего натянутого или чопорного.
— Он твой сын…
— Как-то и царственно и демократично. Замечательно!
— Не позволяй никому восстанавливать тебя против сына, Тэдди… Слышишь?.. Ни за что не позволяй… — твердил слабеющий голос.
Но Эдвард-Альберт не слушал, что она ему говорила. Он был поглощен собственным торжественным рассказом, который специально для нее приготовил. Он подробно остановился на том, как подъезжали к Бэкингемскому дворцу, описал толпу, рассказал, как любезно его встретили и пригласили войти, о фотографах, делавших моментальные снимки, о криках ура, которые слышались в толпе.
— Обещай мне… — шептала она. — Обещай…
— Король и королева были в зале. Он такой милый, простой молодой человек. Без короны. А у нее такая ласковая улыбка. Никакого высокомерия. Ах, как жаль, что тебя там не было: ты бы сама увидела, как все не похоже на то, что тебе мерещилось. Это была скорей беседа за чашкой чаю, чем придворная церемония. И в то же время во всем какое-то величие. Чувствовалось, что здесь что-то вечное, что вот бьется сердце великой империи… Я все время думал о тебе, о том, как я вернусь и расскажу тебе обо всем… Да, да. Если бы только ты была там… Я так спешил, чтобы тебе его показать… Вот он, Мэри, смотри…
Она несколько мгновений пристально глядела на сияющее лицо мужа, потом посмотрела на орден, который он держал в руках. Она больше не пыталась что-нибудь сказать. Внимание ее ослабело. Она, как усталый ребенок, закрыла глаза. Закрыла, чтобы больше не видеть ни Эдварда-Альберта, ни весь этот глупый и нелепый мир…
— Она была мне такой замечательной женой, — сказал Эдвард-Альберт дежурной сестре, не сдерживая рыданий. — Не знаю даже, как я буду без нее (рыдание)… Просто не знаю. Я рад, что успел показать ей… Очень рад… Это не много. А все-таки кое-что, правда? Это стоило показать ей…
Сестра не мешала излияниям Эдварда-Альберта. А в коридоре он увидел сына, который сидел, оцепенев от горя.
— Скончалась, мой мальчик, — сказал Эдвард-Альберт. — Нет больше нашей Мэри. Но я успел показать ей, перед тем как она закрыла глаза…
— Что показать? — спросил Генри.
Эдвард-Альберт протянул орден.
— Ах, это… — произнес Генри и снова ушел в себя».
4
В 1933 году в Лондоне вышла удивительная монография давнего друга Уэллса биолога В. К. Грегори — «Эволюция лица от рыбы до человека» (русское издание — 1934 год). Уэллс детально изучил эту работу. На длинной бумажной вклейке, как на ветке диковинного дерева, расположились диковинные живые формы, которые, собственно, в течение многих геологических эпох сформировали человеческое лицо: девонская акула, древняя ганоидная рыба, нижнекаменноугольный эогиринус, пермская сеймурия, весьма лукавая на вид, триасовый иктидопсис, меловой опоссум, примат пропитекус, современная обезьяна Старого Света, питекантроп, обезьяночеловек с острова Ява, наконец, сам Homo sapiens — привлекательный малый с несколько ироничным выражением на поджатых губах.
Но Уэллс в «Приложении» к роману «Необходима осторожность» с горечью пояснил, что этого привлекательного малого — Homo sapiens — давно не существует. По его мнению, пережив подряд несколько катастрофических мировых войн и культурных крушений, Homo sapiens превратился в Homo тьюлер.
«Обратимся к диаграмме д-ра Грегори, — указывал Уэллс. — На ней показана эволюция человека, начиная с палеозойского периода до настоящего времени, с особым учетом процесса высвобождения его передних конечностей. Они становятся все более свободными и многосторонними в отношении своих функций, тогда как на других линиях развития специализируются и застывают в копыте, когте или ласте. Одно ответвление — это рыба из нижних пластов красного песчаника, плавающая при помощи плавника в форме лопасти, другое — амфибия из болот каменноугольного периода, третье — пресмыкающееся начала мезозойской эры. Наши предки взобрались на деревья в то время, когда им приходилось спасаться от хищных гигантов эпохи рептилий; долгое время они жили исключительно на деревьях, но затем начали более уверенно пользоваться конечностями и спустились на землю, где и выпрямились.
Но мы сильно переоцениваем его сегодняшнюю прямизну».
Последние годы
1
Все книги Уэллса — о нём самом.
Его детство, его юность, его неутолимая страсть к знаниям, к женщинам, его великая мечта о едином Мировом государстве — всё осталось в этих книгах. Некоторые давно размыты временем, другие остаются четкими, как в самом начале. Со многим, что волновало Уэллса, теперь можно разобраться спокойно, со многим мы уже никогда не разберемся.
«На твоих похоронах, — ворчал Уэллс на Муру, — я заработаю двустороннюю пневмонию. Ты не желаешь, чтоб тебя кремировали, как всех порядочных людей. Ты настаиваешь, чтобы тебя закопали в землю. Ладно, всё, разумеется, будет по-твоему. День выдастся промозглый. Я провожу тебя в последний раз и приду домой подавленный, укутавшись в пальто, с первыми признаками простуды, которая меня прикончит…»
На самом деле это Мура однажды пришла домой подавленная.
Она надолго пережила своего друга.
2
Правда, Уэллс еще успел поучаствовать во всеобщих выборах 1945 года. И закончил эссе «Разум на пределе возможностей» («Mind at the End of Its Tether»). И до самого конца пытался работать, хотя многочисленные болезни одолевали его. Закутанного в теплый плед, писателя выносили в сад, и там, под деревьями, Сомерсет Моэм читал ему газеты, отыскивая, прежде всего, новости с Нюрнбергского процесса. Больные почки, туберкулез — все отступало перед новостями.
«Вы, господин Уэллс, — сказал когда-то Сталин, — исходите, как видно, из предпосылки, что все люди добры. А я не забываю, что имеется много злых людей».
Уверен, что Уэллс помнил эти слова. За долгую бурную жизнь он написал около сорока романов и несколько увесистых томов рассказов, десятки полемических сочинений, посвященных будущему человеческого общества, две всемирные истории, около тридцати томов политических и социальных прогнозов, три книги для детей и две автобиографии. Его книги переведены на болгарский, венгерский, грузинский, испанский, итальянский, китайский, корейский, монгольский, немецкий, польский, португальский, русский, сербскохорватский, словацкий, французский, чешский, японский языки. Несомненно, существуют многочисленные переводы, о которых издатели и сейчас не сильно распространяются, поскольку не желают за них платить. По романам Уэллса снято множество фильмов. Среди них — работы известных режиссеров Брюса Гордона («Первые люди на Луне, 1919), Эрла Кэнтона («Остров потерянных душ», 1932), Джеймса Уэйла («Человек-невидимка», 1933), Уильяма Кэмерона Мензиса («Облик грядущего», 1936), Байрона Экскина («Война миров», 1953), Джорджа Пэла («Машина времени», 1960), Натана Юрана («Первые люди на Луне», 1964), Дона Тэлора («Остров доктора Моро», 1977), Николаса Мейера («Путешествие в машине времени», 1979), Александра Захарова («Человек-невидимка», 1984), Джона Франкехаймера и Ричарда Стэнли («Остров доктора Моро», 1996), Саймона Уэллса («Машина времени», 2002), Стивена Спилберга («Война миров», 2005). Во многих своих романах, реалистических и фантастических, Уэллс первым касался тем, которые до него в литературе существовали разве что как намеки. Прогнозы его не всегда сбывались, но общую тенденцию развития нашей цивилизации он уловил верно и не раз с горечью говорил о будущей катастрофе. В конце концов, ядерные бомбардировщики стартуют из нашего сердца, и с этим ничего не поделаешь.
Все книги Уэллса несли в себе часть его биографии.
«Ум, — писал он, — наибольшая помеха карьере. Разве приходилось вам видеть, чтобы по-настоящему умный человек занимал важный пост, пользовался влиянием и чувствовал себя уверенно?»
