— Да, — сказал старик, — и зовут его Херрауд.

— Что за знатные люди вместе с ним? — спросил Одд.

— Там два человека, — ответил старик, — и одного зовут Сигурд, а другого — Сьольв. Они — первые люди конунга и величайшие воины.

— У конунга есть дети? — спросил Одд.

— У него есть красивая дочь, которую зовут Силькисив.

— Она красивая женщина? — спросил Одд.

— Да, — сказал старик, — нет другой такой же красивой в Гардарики и во многих других местах.

— Как ты считаешь, старик, — сказал Одд, — как они примут меня, если я приду туда? Только не говори, кто я такой.

— Я буду держать свой рот на замке, — сказал старик.

И они отправились к палатам конунга. Там старик уселся на корточки и не захотел идти дальше.

— Почему ты сел на корточки? — спросил Одд.

— Потому, — сказал старик, — что меня закуют в кандалы, если я войду сюда, и больше всего я обрадуюсь, если уберусь прочь.

— Да, — сказал Нэвраманн, — мы должны протолкнуться вдвоём, и я не смогу пройти иначе, чем если ты пойдёшь со мной, — и тут схватил его.

Затем они вошли в палату. Увидев старика, дружинники конунга столпились вокруг него, но Нэвраманн так поддержал его, что те покатились кубарем. Вот они прошли внутрь палаты, пока не предстали перед конунгом. Старик хорошо поприветствовал конунга. Конунг благосклонно принял это. Затем конунг спросил, кого он привёл вместе с собой.

— Не могу знать, — сказал старик. — Пусть он сам расскажет, кто он такой.

— Меня зовут Нэвраманн, — сказал он.

— Кто ты, товарищ? — спросил конунг.

— Я знаю, — сказал он, — что я старше кого бы то ни было, дома своего я не знаю и не помню, и долго, почти весь свой век, я прожил в лесу. Но дела у странника просты, конунг: я хочу просить у тебя приюта на зиму.

Конунг ответил:

— Ты что-нибудь умеешь?

— Никоим образом, — сказал он, — ибо я более неловок, чем другие люди.

— Хочешь чего-нибудь делать? — сказал конунг.

— Я не умею работать, да и не желаю, — сказал Нэвраманн.

— Тогда неудачно складывается, — сказал конунг, — ибо я дал торжественное обещание, что буду принимать только тех людей, которые будут в чём-либо искусны.

— Я никогда не делал того, — сказал Нэвраманн, — что другим было бы на пользу.

— Наверное, ты сможешь собирать дичь, которую кто-нибудь подстрелит, — сказал конунг. — Возможно, я пойду как-нибудь на охоту.

— Где ты усадишь меня? — спросил Нэвраманн.

— Ты сядешь с краю нижней скамьи, там, где едят рабы и вольноотпущенники.

Теперь Нэвраманн вывел старика наружу и после этого вернулся на место, которое ему указали. Там уже сидело двое братьев. Одного звали Оттар, а другого — Ингьяльд.

— Иди сюда, товарищ, — сказали они, — садись между нами, — и он принял приглашение.

Затем оба они опустились перед ними на колени и стали расспрашивать обо всех странах, что приходили им на ум, но о чём они беседовали, никто не узнал. Он повесил свой колчан на гвоздь над собой, а дубину положил себе под ноги. Они постоянно предлагали ему посторожить его мешок, и он казался им очень отвратительным, но Нэвраманн сказал, что не добьются они, чтобы он расстался с мешком, и он никуда не ходил, не взяв его с собой.

Они предложили ему снять с рук бересту:

— Мы дадим тебе хорошую одежду, — сказали они.

— Это невозможно, — сказал он, — раз я никогда не носил ничего другого, то и не буду носить, покуда жив.

Вот Нэвраманн остался там, и вечерами всегда мало пил и рано ложился. Так продолжалось до тех пор, пока не потребовалось идти на охоту. Это было осенью.

Вечером Ингьяльд объявил:

— Завтра нам рано вставать.

— А что будет? — спросил Нэвраманн.

Ингьяльд ответил, что они отправятся на охоту. Потом они улеглись, а утром братья встали и позвали Нэвраманна, но никак не могли разбудить его, так крепко он спал, и проснулся он не раньше, чем ушли все, кто хотел поохотиться.

Нэвраманн заговорил:

— Что теперь, готовы ли люди?

Ингьяльд ответил:

— Готовы, — сказал он, — вернее, все уже ушли. Мы будили тебя всё утро, и сегодня мы уже не сможем подстрелить зверя.

Тогда Нэвраманн спросил:

— Сьольв и Сигурд — во всём ли они большие умельцы?

— Это было бы видно, — сказал Ингьяльд, — если бы кто-нибудь стал состязаться с ними.

Вот они пришли в горы, и мимо них побежали звери, братья натянули свои луки, но как они ни пытались подстрелить дичь, у них ничего не получалось.

Тогда Нэвраманн сказал:

— Никогда я не видел, — сказал он, — таких неуклюжих, как вы двое! Почему вы так неловко действуете?

Они сказали:

— Мы говорили тебе, что мы более неловки, чем другие люди, но сегодня утром мы не готовы и не добудем теперь зверей, которых вспугнули и растревожили другие.

Нэвраманн сказал тогда:

— Не может быть, чтобы я был более неуклюж, чем вы. Дайте сюда лук, я тоже хочу попробовать.

Вот они так и сделали. Одд натянул лук, и они предупреждали, чтобы он не сломал его, но он тянул стрелу до наконечника[25] и разломал лук на две части.

— Ты плохо сейчас сделал, — сказали они, — и для нас это большое горе. Теперь нет никакой надежды, чтобы мы сегодня подстрелили зверя.

— Надежда ещё не потеряна, — сказал он. — Как вам кажется, мой посох похож на лук? И любопытно ли вам узнать, что у меня в мешке?

— Да, — сказали они, — это нам чрезвычайно любопытно.

— Тогда расстелите свои плащи, и я вытряхну то, что в нём.

Так они и сделали, а он вытряхнул на плащи то, что в нём было. Затем он схватил свой лук, положил стрелу на тетиву и выстрелил над головами всех охотившихся людей. Весь день он занимался только тем, что стрелял зверей, которые бежали перед Сигурдом и Сьольвом. Он расстрелял все свои стрелы, кроме шести: каменных стрел старика и «Даров Гусира». За день он ни разу не промахнулся, а братья бежали рядом с ним и находили очень забавным смотреть на то, как он стреляет.

А вечером, когда люди пришли домой, и все стрелы положили на стол перед конунгом, каждый человек пометил свои стрелы, и конунг должен был увидеть, сколько зверей убил каждый в течение дня.

Теперь братья сказали:

— Подойди, Нэвраманн, к своим стрелам, они, должно быть, лежат на столе перед конунгом.

— Идите вы, — сказал он, — и заявите, что это ваши стрелы.

— Это нам не поможет, — сказали они, — потому что конунг знает наши умения и что мы стреляем хуже, чем остальные.

— Тогда пойдём все вместе, — сказал он. Вот они предстали перед конунгом.

Теперь Нэвраманн взял слово:

— Здесь стрелы, которые принадлежат нам с товарищами.

Конунг оглядел его и сказал:

— Ты великий лучник.

— Да, государь, — сказал он, — ибо я более всего привычен стрелять зверей и птиц себе на пропитание.

И после этого люди пошли на свои места. Вот прошло время.

Как-то вечером, когда конунг удалился почивать, Сигурд и Сьольв поднялись, подошли каждый со своим рогом и предложили выпить их братьям, Оттару и Ингьяльду. И когда те выпили, они подошли с двумя другими, и те взяли их и выпили снова.

Тогда Сьольв сказал:

— Этот ваш товарищ, он всегда лежит?

— Да, — сказали они, — это ему больше нравится, чем напиваться до беспамятства, как делаем мы.

Тогда Сьольв сказал:

— Искусный ли он стрелок?

— Да, — сказали они, — он одарён в этом так же, как и в прочем.

— Выстрелит ли он так же далеко, как мы оба? — сказал Сьольв.

— Мы считаем, — сказали они, — что он выстрелит гораздо дальше и сильнее.

— Давайте поспорим об этом, — сказал Сьольв, — мы поставим кольцо, которое весит полмарки[26], а вы — два таких же тяжёлых кольца.