Последовавшая за героическими годами эпоха буржуазного стяжательства разбила в прах идеалы героя. «И это век, идущий на смену восемнадцатому! — гневно восклицает Жецкий. — Восемнадцатому веку, тому самому, который начертал на своих знаменах: „Свобода, равенство и братство!“» На исходе своих лет Жецкий так же, как и Вокульский, приходит к мысли, что жизнь устроена скверно, и убеждается в своем бессилии найти какой-то выход.

Изображая аристократическую среду — Изабелла Ленцкая, ее отец, Старский и другие, — Прус с большой художественной убедительностью раскрывает ее моральную и социальную деградацию. Из такой, например, детали романа, как портрет барона Кшешовского, похожего «на умершего от чахотки, у которого уже в гробу отросли усы и бакенбарды», возникает образ всей польской аристократии, исторически умершей, но еще выглядящей как живая и растущая.

Изабелла является воплощением тунеядства аристократии, с ее презрительным отношением ко всякому труду, воплощением черствости и чванства. Она не имеет никаких духовных запросов и стремлений, считает шляхту «высшей расой», презирает «простолюдинов». «Что она делала? спрашивает себя Вокульский, разочаровавшись в этой бездушной „кукле“. Ничего. Служила украшением гостиных». Другой герой романа, доктор Шуман, в этом же духе характеризует всю аристократию: «Возьмите семейство Ленцких что они делали? Проматывали свои богатства — дед, отец, и, разумеется, сын… Возьмите князя — что он делает? Причитает над „нашей несчастной отчизной“ — только с него и возьмешь. А барон Кшешовский? Старается вытянуть побольше денег у жены. А барон Дальский? Терзается от страха, как бы супруга ему не изменила. Пан Марушевич рыщет, где бы подзанять денег, а если не удается занять, попросту жульничает; а пан Старский не отходит от постели умирающей бабки, чтобы подсунуть ей завещание, составленное в его пользу».

Показательно, что автор «Куклы» не проявляет особого интереса к внутреннему миру аристократических героев, считая его примитивным, и характеристики его (что свойственно сатирически-обличительной манере писателя) основаны, в сущности, на подчеркивании какой-либо одной черты, отличающей одного персонажа от других (князь — «патриотический» болтун, граф Литинский — «англичанин», барон — просто картежник и т. д.). «Словом, каждый человек сводился к какому-либо достоинству или недостатку… а чаще всего к титулу или богатству; к этому прилагались голова, руки, ноги и более или менее модный костюм».

Прус подчеркнул, что вырождение отдельных представителей аристократии связано с упадком шляхетского сословия в целом. Картина его распада и гниения производит впечатление тем более отталкивающее, что эта безнравственная, но по-своему «благополучная» жизнь протекает в стране, где народ тяжко страдает от национального и социального гнета. «Вот она, страна в миниатюре, — размышляет Вокульский, наблюдая бедные окраины Варшавы, — где все способствует тому, чтобы народ опускался и вырождался. Одни погибают от бедности, другие от разврата».

В этих высказываниях героя романа звучат собственные выводы Пруса. В одной из статей 1883 года он писал: «…дворец нашей цивилизации стоит на болоте, которое называется нищетой, темнотой и безнравственностью общества». В другой статье он заявляет, что в Варшаве, имеющей «две тысячи проституток и такое же количество уличных нищих», «начинается просто-напросто общественное гниение».

Варшава — город аристократических дворцов и купеческих доходных домов, город бедных окраин — стала своеобразной героиней романа, заняла в нем одно из главных мест. Точность описаний у Пруса такова, что варшавяне и теперь безошибочно узнают места, где был старый и новый магазин Вокульского на Краковском Предместье, дом Ленцких на Кручей улице. На доме номер четыре по улице Краковское Предместье варшавянами установлена даже табличка с надписью, что в этом доме в 1878–1879 годах жил Станислав Вокульский.

Разоблачая пороки общества, Прус не находит путей к его переустройству. Он пробует обратиться к социальной утопии, думает о последствиях научного прогресса, вводит в роман образ ученого Гейста, мечтающего об изобретении металла легче воздуха, но все-таки понимает, что подобное открытие не спасет человечества. В одной из статей 1884 года писатель так ставит вопрос: «Разве летательная машина завтрашнего дня будет послушна только честным и умным, а не глупцам и мерзавцам? Кто будет иметь много денег, тот будет летать высоко, как кондор, кто мало — чуть выше воробья и кто совсем без денег будет ходить по земле…» Не случайно Гейст боится, что изобретением завладеют «сильные мира сего», и хочет отдать его неким «справедливым людям».

Есть в романе «Кукла» упоминание о деятельности первых социалистических организаций в Польше. Приказчик Клейн связан с какими-то тайными кружками, читает нелегальные брошюры. Судя по некоторым намекам, с социалистами связаны и студенты, живущие в доме Вокульского. В конце романа сказано, что Клейна и студентов арестовали, и читатель догадывается, что поводом была их социалистическая деятельность.

Дело, конечно, не в том, что писатель не мог из-за цензуры писать о социалистическом движении. Прус, относившийся с симпатией к убежденности и самоотверженности социалистов, смотрел на них как на мечтателей, не увидел в их идеях реальной силы, которая способна овладеть массами и перестроить мир.

Изображение борьбы рабочих с капиталистами не входило в намерения писателя и не нашло в романе своего места. Однако некоторые страницы свидетельствуют о том, что писатель все-таки почувствовал грозную силу пролетариата. В «Кукле» есть замечательное по своему значению и художественной выразительности описание металлургического завода, на котором побывала Изабелла Ленцкая:

«Еще из экипажа, спускавшегося по горной дороге… панна Изабелла увидела внизу пропасть, полную клубов черного дыма и белого пара, и услыхала скрежет, лязг и пыхтение машин. Потом она осматривала печи… изрыгавшие пламя, могучие колеса, вращавшиеся с молниеносной быстротой… потоки раскаленного добела металла и полуголых, похожих на бронзовые изваяния рабочих, бросавших угрюмые взгляды по сторонам. Надо всем этим простиралось кровавое зарево, гудение колес, стоны мехов, грохот молотов и нетерпеливые вздохи котлов, а под ногами дрожала, будто от страха, земля».

Каждая деталь этого описания создает впечатление силы и угрозы, ожидания готовой вот-вот разразиться бури. Прус заставляет пережить это предчувствие даже аристократку Изабеллу. После посещения завода «ей почудилось, что с вершины счастливого Олимпа она спустилась в мрачную пропасть Вулкана, где циклопы куют молнии, способные сокрушить самый Олимп. Ей вспомнились легенды о взбунтовавшихся великанах, о гибели прекрасного мира, в котором она существовала».

Именно такого рода реалистические описания у Пруса силой своей художественной выразительности приводят читателя к глубоким и острым выводам.

Богатство типических образов, углубленность социальных характеристик, реалистические, впечатляющие картины жизни Варшавы — все это дает право считать роман «Кукла» вершиной художественного мастерства Пруса и одним из лучших достижений польской реалистической литературы конца XIX века.

Последнее десятилетие XIX и первое XX века были временем перехода капитализма в Польше в империалистическую стадию. Этот процесс связан с крайним обострением и обнажением всех общественных противоречий, с усилением борьбы рабочего класса, создавшего боевую революционную партию Социал-Демократию Королевства Польского и Литвы. В 1901 году начинается новый подъем рабочего и крестьянского движения в России и в Королевстве Польском, приведший к революции 1905 года. С другой стороны, сопротивляющаяся натиску трудовых классов буржуазия прибегает ко все более открытым мерам насилия для удержания своего господства, еще теснее связываясь с правящими классами государств, поработивших Польшу. Буржуазные идеологи отбрасывают маску мнимого демократизма и переходят к проповеди культа «сверхчеловека» и презрения к народу либо пессимистического и мистического декаданса.