Ай-ай-ай, мы чуть было не позабыли сказать, что, кроме сундучков, картонки, туалетного столика и канарейки, Эленка принесла в новое хозяйство еще кое-что. Что?.. Не ломайте себе голову, добрые люди, все равно не угадаете. Так вот, принесла она с собой пару рук, маленьких, белых и пухлых, деятельных, как муравьи; вдобавок к тому косу, густую и мягкую, как шелк, и пару глаз, как ясное небо; и вздернутый носик, и коралловые губки, и зубы, мелкие и белые, и сердце — такое честное и чистое, такое любящее и верное, какое — ах! — вряд ли найдешь среди нас с вами.

В один прекрасный день (было ей в ту пору семнадцать лет) нынешний муж Эленки, а тогда студент политехнического училища, сказал ей:

— Мне хотелось бы вам что-то сказать…

— Говорите, — разрешила она.

— Боюсь!

— Наверно, что-нибудь нехорошее?

— Я вас люблю.

Эленка открыла рот от изумления, затем проговорила:

— А знаете, ведь это… хорошо.

— А вы меня любите?

— Не знаю…

— А будете вы ждать меня?

— О, непременно!

— Вы дали мне слово. Когда я закончу училище, мы поженимся.

— Прошу соблюдать приличия! — отчитала его Эленка.

Вот и все объяснения, а через три года они поженились.

Владислав был инженером-механиком, что, впрочем, не слишком занимало его жену, и слыл человеком одаренным и благородным, что, пожалуй, было ей не совсем безразлично; ко всему он обладал прекрасным сложением, черной бородой и шевелюрой, зеленоватыми глазами и великолепным цветом лица, и вот это занимало ее более всего. Наконец, он любил ее, а она в нем души не чаяла.

Здоровье, красота и взаимная привязанность произвели в сумме много радости, которая царила в трех комнатках на втором этаже пять долгих месяцев без малого. Но вот уже несколько недель, как на супружеском горизонте показалась черная тучка: у Владислава не было работы!

Банкир Вельт, при содействии которого Вильский заработал в этом году полторы тысячи рублей, со дня свадьбы почему-то остыл к молодому инженеру, а под конец и совсем от него отвернулся. Остались сбережения, надежды на будущее и случайная работа — всего этого не хватало на содержание дома. Пришлось урезать расходы, но вот уже разменяли последнюю двадцатипятирублевку и… истратили предпоследний рубль!

Неприятный был это день для наших молодоженов. Стараясь не смотреть жене в глаза, Владислав заперся в своей комнате — для того, чтобы беспрепятственно терзать себя за неспособность осчастливить любящую женщину. В свою очередь, Эленка, видя, как муж опечален, приписывала вину себе и твердила:

— Боже мой, ну что бы ему жениться на богатой! Мне тогда оставалось бы только умереть от горя, но кому я нужна на этом свете? Три месяца назад я заплатила целых десять рублей за платье… Ах!.. если б кто-нибудь купил его у меня!..

Так думала она, прохаживаясь по комнате на цыпочках и поглядывая на свои цветы. Время от времени она подходила к запертой двери и прислушивалась. Но там было тихо. Зато из кухни доносился грохот передвигаемых кастрюль, а от окна — щебетанье канарейки.

— Чего там эта канарейка так трещит? — отозвался вдруг Владислав с ноткой раздражения в голосе.

— Сейчас, сейчас она перестанет, — ответила Эленка и, приблизившись к клетке, проговорила полушепотом: — Тише, моя пташечка, тише!.. Хозяин сердится на нас, тише!..

Канарейка глянула на нее сперва одним глазком, потом другим, двинула хвостиком влево-вправо и защебетала еще громче.

Перепуганная Эленка накрыла клетку черной шалью, и птица унялась.

— Ну, теперь она заснет, — сказала Эленка и шагнула к дверям мужниной комнаты.

Уже взявшись за дверную ручку, она, словно испуганная собственной смелостью, отступила на середину комнаты и, затаив дыхание, постояла так минуту или две.

— Нельзя ему мешать! — сказала она себе и, приводя свое решение в исполнение, отворила дверь.

— Ты меня звал, Владик? — спросила она.

— Нет.

Тихонько подошла она к сидевшему за столом мужу и поцеловала его.

— Мне показалось, что звал.

— Эта канарейка бесит меня, — буркнул Владислав.

— Я ее накрыла, она уже спит.

Она поцеловала его еще раз.

— А если тебе что-нибудь понадобится, — продолжала Эленка, — так ты позови… я все время здесь, в той комнате…

И снова поцеловала его.

Потом еще минутку смотрела на хмурое лицо мужа и тихо вышла, притворив за собой дверь.

«И сказал господь бог: нехорошо быть человеку одному…

И образовал из земли всех животных полевых…

И навел господь бог на человека крепкий сон; и когда он уснул, взял одно из ребер его… и создал господь бог из ребра, взятого у человека, жену и привел ее к человеку…»

О, господи, господи!

Комната Владислава была просторной и светлой, как и полагается мастерской инженера. Помимо неизбежного письменного стола, кресла-качалки и стульев, здесь помещались еще: чертежный стол, небольшой слесарный и столярный станки для изготовления моделей, книги, чертежи, модели и разнообразный инструментарий, предназначенный для того, чтобы возбуждать любопытство у непосвященных. Однако на всех предметах замечались следы запустения. На станках не было видно ни стружек, ни опилок. Мисочки с черной и красной тушью стояли сухие, чертежи пожелтели, а на чертежных досках с начатыми набросками лежал слой пыли.

Владислав перечитывал в «Гидравлике» раздел о турбинах. Когда к нему вошла жена, он как раз с горечью вспоминал о том, что всего неделю тому назад ему предлагали разработать проект турбинной мельницы, а вчера сообщили, что мельницу будет строить другой.

— Стоило трудиться годами, отказывать себе в последнем, — шептал он, зная, что этот получивший предпочтение «другой» — просто набивший на мельницах руку плотник, который составляет свои «чертежи» из щепочек.

С этим неутешительным заключением, он отшвырнул «Гидравлику» и взялся за интегральные вычисления. Взгляд его упал на формулу: Т(1) = Т(2) = 1, и сейчас же ему вспомнилось, что остался у него всего один рубль!

— Я-то прожил бы день-другой и на сухом хлебе, мне не привыкать, но она?..

«Обо мне не думай, мой Владик… Я буду сыта и сухим хлебом, приходилось уж не раз…»

Он оглянулся, но в комнате никого не было. Тут только он вспомнил, что Элюня говорила ему эти слова несколько дней тому назад.

«А уж я с господами заодно; как господа, так и я!» — откликнулось в памяти эхо голосом Матеушовой.

«Великий боже! Какой же я эгоист!» — подумал он, и кровь бросилась ему в лицо.

Но как бы там ни было, а в доме — один рубль на троих!

Он перелистал несколько страниц и остановился на теории вероятности.

— Если у меня сорок дней подряд не было работы, какова доля вероятности, что я получу ее завтра?

— Одна сорок первая, — отвечали формулы.

— Интересно, какова, в таком случае, вероятность, что я стану вором или самоубийцей?

Формулы молчали.

В окно виднелись крыши, покрытые тающим снегом, два-три взъерошенных воробья и полоска неба. Владислав поднял глаза к небу и подумал, что сейчас еще только половина марта, а работу — место чертежника на фабрике с месячным окладом в тридцать рублей за десятичасовой труд — он получит не раньше чем в мае.

Он бросил вычисления и взялся за «Максимы» Эпиктета. Философу-невольнику не раз случалось врачевать наболевшую душу. Владислав раскрыл книжку и стал листать страницу за страницей.

«Отгони от себя желания и опасения, — говорил мудрец, — и ты освободишься от тирана».

«О слепец, о несправедливец! Ты мог бы зависеть от себя одного, а желаешь зависеть от тысячи вещей, чуждых тебе и отдаляющих тебя от истинного добра».

Вдруг Владислав перестал читать и прислушался. В соседней комнате раздавался шепот.

— Пани! — говорила Матеушова, — тут женщина принесла масло.

— Сегодня я не возьму, — отвечала Элюня.

— Ой, и масло же, хозяин как раз такое любит…