— Это меня мало интересует, — крикнул он, размахивая руками. — А где вы кончали университет?

Шатен засунул руки в карманы.

— Во всяком случае, не в Пацанове, уважаемый коллега!

Физиономия старого доктора из красной стала багровой.

— И я тоже не в Пацанове! Но, так как у меня столько лет практики, сколько вам от роду, и нас на одной скамье не пороли, — тут доктор сделал рукой несколько размашистых жестов сверху вниз, — то попрошу вас, милостивый государь, не величать меня коллегой!

После этой речи Драгонович вышел, чтобы успокоиться, а варшавянин так и застыл посреди комнаты.

Всю ночь он не спал, усиленно обдумывая следующие важные вопросы: как следует отнестись к выходке коллеги Драгоновича — ответить на нее устно или письменно? Или подать жалобу в ближайшее общество врачей?

Не следует ли в ответ на грубости коллеги Драгоновича потребовать удовлетворения? И найдется ли в здешних местах достаточное число секундантов?

На другой день оба противника были бледны и завтракали без всякого аппетита. Каждый из них принял твердое решение не разговаривать с другим, стараться на него не смотреть и спешно потребовать лошадей.

Оба так и сделали. А так как баронесса больше доверяла варшавскому врачу, то уехал Драгонович, получив щедрый гонорар.

В прихожей старый доктор застал камердинера Кшыстофа и лакея. Пан Кшыстоф приказал этому лакею подать пану доктору пальто, а пан доктор попросил пана Кшыстофа передать лекарю из Варшавы, что он — хлыщ и пустозвон.

Кшыстоф был поражен.

— Позвольте вам сказать, пан доктор, что я имею удовольствие знать этого пана и…

— Что, вы с ним пили в одном кабаке? — спросил окончательно взбешенный Драгонович.

Это пахло оскорблением, но Кшыстоф сохранил самообладание.

— Я по кабакам не хожу, — возразил он с достоинством, — и пана доктора встречал в таких кругах, где вы, пан не бываете!

Сказав это, он ушел, не простясь, и затем объявил баронессе, что старый доктор — человек невоспитанный и он, Кшыстоф, не согласен на будущее время оказывать ему почтение, хотя бы ему пришлось из-за этого уйти от пани баронессы.

Так молодой лекарь стал хозяином положения и мог лечить больную без всяких помех.

Он энергично занялся Анелькой. Целыми часами сидел подле нее, сам давал лекарства и вино, заказывал для нее бульон, выстукивал, выслушивал, измерял температуру. Но когда баронесса спрашивала о состоянии больной, он качал головой и отвечал цветистыми фразами:

— Больная сейчас проходит по узкой кладке, с которой легко свалиться и которая так же легко может сломаться. Но… — тут он наклонял голову и разводил руками, — у природы есть свои средства!

— Значит, состояние тяжелое? — с тревогой спрашивала баронесса.

— Не следует терять надежды до последней минуты.

— Когда же вы ожидаете кризиса?

— При малярии кризиса не бывает. Болезнь постепенно проходит, силы прибавляются, и наступает выздоровление.

— Не надо ли срочно вызвать отца?

— Да, не мешает. Его приезд может даже благотворно подействовать на нервную систему больной.

— Тут приехал арендатор из их имения и очень хотел бы ее проведать. Он хороший человек. Можно его пустить?

— Конечно! — сказал доктор.

На основании этого «конечно» Шмулю разрешено было навестить Анельку, которую он не видел уже несколько недель. Ему сказала об этом пани Вихшицкая, и Шмуль первым делом спросил:

— Извините, пани… А этой болезнью заразиться нельзя?

— Что это вам в голову взбрело!

— Видите ли, пани… У меня дети… И как раз сейчас очень много дела.

— Да ты же сам просил, а теперь боишься!

В Шмуле вдруг ожил дух Маккавеев. Он поплевал на ладонь, пригладил ею волосы и, хоть и побледнев немного, стал перебирать ногами, как горячий боевой конь перед битвой.

Они уже выходили из комнаты, как вдруг пани Вихшицкая, что-то вспомнив, взяла со стола большой флакон и щедро полила одежду Шмуля одеколоном.

— Это против заразы? — спросил он, раздувая ноздри.

— Да.

В коридоре попался им навстречу камердинер Кшыстоф. Смерив Шмуля взглядом с головы до ног, он спросил:

— Что это пан Шмуль сегодня надушился?

— Это не я, это пани Вихшицкая меня… — пояснил Шмуль.

Проходя через комнаты, они встретили одного из лакеев, и тот со смехом воскликнул:

— Ох, и несет же от вас, Шмуль!

Еврей окончательно смутился.

В следующей комнате молодой лекарь внимательно оглядел Шмуля, который благоухал, как экстракт каких-то духов.

В довершение всего натолкнулись они на Ягну, и она закричала:

— Ой, господи, да от вас так пахнет, Шмуль, как от ясной пани!

Арендатора даже пот прошиб. Он уже не думал об Анельке, об опасности заразиться, а только о том, как бы скрыть свой позор. Приятный аромат, исходивший от него, казался ему грехом более тяжким, чем кража или жульничество, за которые вот так же тычут в человека пальцами.

Очутившись в гостиной, где лежала больная, он, всегда такой бойкий, совсем смутился и готов был сквозь землю провалиться.

— Вот, панна Анеля, я привела вам Шмуля, — сказала Вихшицкая.

Девочка улыбнулась.

— А где же он?

— Я тут, — отозвался Шмуль, прячась за Вихшицкую.

— Ага! Как поживаете, Шмуль? Что же вы не привезли нам ни одного письма от мамы? Я даже не знаю, где мама и что с ней.

В эту минуту тетушка Анна стала подавать Шмулю какие-то таинственные знаки. Анелька заметила это и испугалась.

— Шмуль, — вскрикнула она, — где моя мама? Что это тетя вам так машет руками?

— Вельможная пани здорова, — сказал Шмуль не своим голосом.

Анелька рассердилась.

— А почему вы, Шмуль, такой странный? Подойдите сюда… Ближе!

— Идите же, Шмуль, — сказала пани Вихшицкая.

— Подойдите, Шмуль, — звала и тетушка.

Но Шмуль не трогался с места.

— Вы меня боитесь? — спросила Анелька. — Разве я так больна, что ко мне уже и подойти близко нельзя?

— Извините, паненка, — вымолвил наконец Шмуль, запинаясь. — Я не подхожу не оттого, что вы больны, а оттого, что я… от меня немного воняет, я потом приду. — И он выбежал из комнаты.

Вихшицкая, смеясь, объяснила, что она надушила Шмуля и он этим очень сконфужен.

Тетушка Анна поддержала этот шутливый разговор, но Анельку не удалось успокоить. С этой минуты она не переставала твердить, что не выздоровеет и что мама, должно быть, тоже больна.

— Я, наверное, умру, тетя, — говорила она тихо, с хватающей за сердце покорностью. — Вы молитесь за меня. Может, позовете ксендза?

Тетка была в отчаянии.

— Что ты говоришь, родная моя! Зачем думаешь о смерти? Ведь доктор тебя каждый день осматривает и ничего такого страшного не находит.

Анелька замолчала, но через некоторое время шепотом попросила:

— Все-таки, тетя, позовите ко мне ксендза.

Пани Анна была женщина набожная и верила в божие внушение.

— Ну хорошо, деточка, раз ты так хочешь, я его приглашу. Не раз святые дары возвращали людям здоровье лучше всяких лекарств, это всем известно. — А мысленно добавила: «И во всяком случае, если уж тебе суждено умереть, лучше перед смертью причаститься».

Когда баронессе сказали, что больная требует ксендза, она так всполошилась, что у нее началось сердцебиение. Отправив пану Яну две телеграммы с просьбой немедленно приехать, она спросила врача, не ухудшит ли состояние девочки страшный обряд причащения.

— О нет, — ответил врач. — Напротив, если она сама пожелала этого, он может даже оказать спасительное действие на ее нервную систему.

— А как она? Неужели безнадежна?

Доктор высоко поднял брови.

— Поверьте, пани, у природы есть средства, о которых мы еще понятия не имеем.

Из этих туманных фраз баронесса заключила, что надежды больше нет, и, послав третью телеграмму пану Яну, заперлась у себя.

В доме и деревне распространилась весть, что Анелька совсем плоха.

Ночью на станцию послали за паном Яном самый лучший экипаж баронессы. А в десять часов утра приехал ксендз.