Стасек не слышал слов, не понимал мелодии; он только ощущал мощь человеческих голосов. Ему чудилось, что из-за холмов и из-за реки набегают какие-то волны, обнимают его невидимыми руками и, лаская, тянут за собой. Он хотел сбегать домой, позвать Ендрека, но не мог даже повернуть голову.
Ему не хотелось двигаться с места, но что-то толкало его вперед. И он пошел, как завороженный, сначала медленно, потом все быстрей, наконец пустился бежать и исчез за холмом.
А голоса на другом берегу продолжали петь:
Er blickt hinauf in Himmelsau'n,
Die Heldenvater niedershau'n,
Und schwort mit stolzer Kampfeslust:
Du, Rhein, bleibst deutsch, wie meine Brus!..
Он смотрит кверху на небесный свод,
Оттуда взирают его, героя, предки,
И клянется с горделивым вызовом:
Ты, Рейн, останешься немецким, как мое сердце!..
Lieb Vaterland, magst ruhig sein,
Lieb Vaterland, magst ruhig…
Вдруг пение оборвалось и раздались крики:
— Держись!.. Держись!..
Слимак и Овчаж давно прекратили работу в конюшне и с ковшами в руках прислушивались к пению немцев. Внезапная тишина и последовавшие за ней крики удивили их, а батрака словно что-то ударило.
— Сбегайте-ка туда, хозяин, — сказал он, положив черпак, — чего это они орут?..
— Э… Мало ли что им в голову взбредет, — ответил Слимак.
— Держись! — кричали за рекой.
— А все-таки сбегайте, — настаивал батрак, — мне-то с моей ногой не поспеть, а там что-то неладно…
Слимак бросился к реке, за ним заковылял Овчаж. Когда он поднимался на холм, его догнал Ендрек и спросил:
— Что там приключилось? Где Стасек?
До ушей Овчажа издали донеслись какие-то слова. Он остановился и услышал чей-то голос с того берега:
— Так-то вы за детьми смотрите… Польские скоты!..
Вдруг на склоне холма показался Слимак: он нес Стасека. Голова мальчика лежала на плече отца, правая рука безжизненно повисла. С обоих стекала грязная вода.
У Стасека посинели губы, глаза были широко раскрыты. Ендрек, скользя по грязи, загородил дорогу отцу.
— Что это со Стасеком, тятя? — вскрикнул он в испуге.
— Утоп, — ответил отец.
Сжимая кулаки, Ендрек подступил к отцу.
— С ума вы, что ли, спятили? — крикнул он. — Да он же сидит у вас на руках…
Ендрек дернул Стасека за рубашку. Голова мальчика запрокинулась назад и свесилась через плечо отца.
— Говорю тебе, утоп… — прошептал Слимак.
— Что вы болтаете! — вскрикнул Ендрек. — Да он только что был во дворе!..
Отец не отвечал. Он снова положил на плечо себе голову Стасека и, поминутно спотыкаясь, двинулся к хате.
У порога стояла Слимакова. В одной руке она держала лоханку, другой прикрывала глаза от солнца, стараясь разглядеть, кто идет.
— Ну, чего вы там набедокурили? — закричала она. — Что? Опять на Стасека нашло?.. Наказание с этими швабами и их бесовскими молебствиями!.. Опять на ребенка нашло…
Подбежав к мужу, она приподняла голову Стасека и заговорила дрожащим, срывающимся голосом:
— Сынок, Стасек… Да что ты глаза закатываешь… Ну, Стасек… очнись… погляди на меня… Я тебя не трону… Магда, дай воды!..
— Хватит с него воды, — пробормотал Слимак, не спуская сына с рук.
Женщина отшатнулась.
— Что это?.. — спросила она с нарастающим ужасом. — Отчего он весь мокрый?
— Сейчас из воды его вытащил…
— Как изводы?.. — вскричала женщина. — Из реки?
— Из ямы под горой, — ответил мужик. — Воды там всего-то по пояс, да ему много ли надо…
— Упал! В воду упал! — простонала мать, хватаясь за голову. — Что ж ты его держишь на руках?.. Утоп, так надо откачивать. Мацек!.. Бери его за ноги… Переверните его… Ох, дурачье мужики!.. Рохли вы!..
Но батрак не шевелился. Тогда она сама схватила ребенка за ноги и вырвала у отца. Стасек повис вниз головой, руки его тяжело ударились о землю, из носу потекла кровь.
Наконец, Овчаж выхватил у нее ребенка и, прижав к себе, понес в хату, на лавку. За ним пошли все, кроме Магды. Как помешанная она закружилась по двору и вдруг, вскинув руки, побежала по дороге, громко заголосив:
— Спасите!.. Стасека спасите!.. Кто в бога верует!..
Потом снова повернула к хате, но не вошла, а бросилась на завалинку и, съежившись так, что голова ее уткнулась в колени, судорожно зарыдала:
— Спасите!.. Кто в бога…
Тем временем Слимак бросился в клеть, достал зипун, надел его и снова выскочил из хаты. Он хотел куда-то бежать, но не знал куда и метался по двору, размахивая руками.
Какой-то голос внутри его кричал: «Эх, отец, отец, огородил бы ты свою гору плетнем, не утонул бы мальчонка…»
А мужик отвечал: «Не моя тут вина!.. Это немцы околдовали его своими песнями…»
На дороге затарахтела телега. На минутку она остановилась у ворот и проехала дальше. Из-за угла послышались чьи-то тяжелые шаги и кашель: во двор вошел учитель с палкой в руке, без шапки.
— Ну, как мальчик? — крикнул он Слимаку.
Не дождавшись ответа, он вошел в хату.
— Как мальчик? — спросил он еще с порога.
Стасек лежал на лавке; мать сидела подле него положив его голову к себе на колени.
— Видать, маленько отпустило, раз кровь пошла, — ответила она шепотом. — Да и не такой он уж теперь холодный…
— Так как же? — повторил вопрос учитель, тронув за руку Овчажа.
— Кто его знает?.. — тихо промолвил батрак. — Она говорит, будто ему лучше, а малый как лежал, не двигался, так и лежит.
Учитель бросил палку в угол и приблизился к лавке.
— Дай мне гусиное перо… — приказал он Ендреку. Тот опешил и, не отвечая, пожал плечами.
— Ну, соломинку, что ли, или трубочку…
— Нет у меня никакой трубочки, — проворчал Ендрек.
Учитель осмотрел Стасека и велел матери встать. Всхлипывая, она покорно отошла на середину горницы и, разинув рот, уставилась на учителя. Старик выдвинул лавку, снял со Стасека мокрую рубашку и с трудом вытянул изо рта его язык.
— Господи Иисусе! Что это он делает… — пробормотала мать.
Слимак время от времени заглядывал со двора в окошко и поскорей отходил, — он был не в силах смотреть на бледное тело сына.
Между тем учитель уложил руки Стасека вдоль бедер, затем поднял их кверху, завел за голову и снова прижал к бедрам. Опять поднял, опять опустил и так поднимал их и опускал без конца, чтобы вызвать у ребенка дыхание. Слимак через окошко следил за его движениями; Ендрек, словно остолбенев, застыл у печки; мать всхлипывала. Наконец, не совладав с собой, она сорвала платок и, схватившись за волосы, стала биться головой о стену, причитая:
— И зачем я тебя народила!.. И зачем ты на свет явился?.. Сыночек мой золотой… Сколько он хворал, мучился, а тут — надо же случиться беде — утонул!.. Только что был в хате… все его видели, и — надо же случиться беде — утонул!.. Господи милостивый, за что ты меня караешь? Подумать только, в глиняной яме, как щенок, потонул ребенок, и хоть бы кто его вытащил, хоть бы кто его спас!
Она опустилась у стены на колени и причитала душераздирающим голосом.
С полчаса бился учитель, пытаясь откачать Стасека. Он поднимал и опускал ему руки, надавливал грудь и слушал, не забьется ли сердце. Но мальчик не подавал признаков жизни. Наконец, убедившись, что ему ничем уже нельзя помочь, старый учитель накрыл останки ребенка рядном, перекрестился, прошептал молитву и вышел из хаты. Вслед за ним молча выскользнул Овчаж.
Во дворе учителя остановил Слимак. Он был точно пьяный.
— Зачем вы пришли сюда? — заговорил он сдавленным голосом. — Мало вам моего горя?.. Убили уже моего сыночка своими песнями; чего вам еще надо?.. Душу его погубить, пока она не улетела на тот свет, или нас, живых, хотите проклясть, чтобы мы тоже сгинули?
