— Господин капитан, — пробормотал окровавленными губами Полен, — уже светло…
— Отвяжись! Я знаю, что еще ночь, и что еще теплятся угли.
— Да нет же…
Трагик Виалату провел рукой перед глазами капитана. Ни слова не говоря, он повернулся к Полену. От мороза и ослепительно сверкавшего на солнце снега д’Эрбини ослеп. Товарищи по несчастью помогли ему стать на ноги.
— Пойдемте, господин капитан.
— Что за черт! Да я ничего не вижу!
— Это от мороза, господин капитан, скоро ваши веки откроются.
— Да они и так открыты!
— Лед на ваших глазах скоро растает. А пока наденьте эту повязку, — предложил Виалату, отрывая полосу ткани от одной из курток, прихваченных вместе с сапогами и перчатками у виленской графини.
— Как же я буду идти с одной повязкой на глазах, с другой — на рту, с третьей — на ушах?
— Положите руку на мое плечо, господин капитан, я поведу вас.
— Где оно, твое плечо? — ворчливо спросил капитан.
Полен подхватил свою еловую палку, а Виалату сумки. Как обычно, по утрам им попадались трупы тех, кто окоченел за ночь. Черные от копоти, покойники лежали вокруг мокрых биваков. Один замерз, подкладывая в костер ветки. У него не было пальцев и, казалось, что он улыбается. Но, как часто повторял капитан, умереть от холода — не самое страшное: заснул — и все.
По полю в одном и том же направлении двигались люди, похожие на зомби. Они шли, будто пьяные, нетвердой походкой, теряли равновесие, падали и уже не поднимались. У некоторых из носа обильно шла кровь; она тут же остывала и замерзала на небритых лицах. В воздухе порхали крохотные сверкающие снежинки кристаллики льда. Камнем упала на землю и разбилась ворона. От мороза раскололся ствол дерева. Некоторые солдаты были босы, и их ступни стучали по земле, словно деревянные башмаки. Сквозь глубокие порезы белели кости, но несчастные уже ничего не чувствовали. Природа словно в ужасе замерла, лишь шаркающие шаги полумертвых от холода и голода людей нарушали полную тишину.
Внезапно рука капитана потеряла опору. Он споткнулся о чье-то тело и сам растянулся во весь рост на снегу. Д’Эрбини приподнялся, стал шарить рукой слева, потом справа от себя, нащупал тело, о которое споткнулся, и услышал голос Полена, который еле слышно бормотал:
— Бросьте меня…
— А кто будет вести меня, бездельник?
— Господин Виалату…
— Ну, уж нет! Деньги за службу я плачу тебе!
— Уже давно не платите…
— А те монеты казначейства, что ты засунул в штаны, обманщик?
— Оставьте меня здесь, я засыпаю…
— Тебе расхотелось увидеть Руан, глупец?
— Он далеко…
— Терпеть не могу таких манер!
Пар от дыхания инеем оседал на прикрывавших половину лица шерстяных шарфах; говорить они больше не могли, и капитан, схватив Полена за руку, силой заставил его подняться на ноги. Виалату, чтобы приободрить их, тихо сообщил:
— Впереди деревня или город. Я вижу дома.
Они смешались с другими группами беженцев, которые стекались к Ковно. Виалату шел впереди, Полен держался за его плечо, а капитан — за плечо слуги. Так, держась друг за друга, они добрались до харчевни, не ведая, что в ней незадолго до того останавливался сам император. К вмурованным в стене кольцам были привязаны сани. Виалату подвел своих шатающихся товарищей к дверям и открыл ее. Хозяин-итальянец загородил им вход. Но тепло, которое исходило из харчевни, придало им силы. Развязав шарф, закрывавший рот, актер с надменным видом произнес:
— Перед вами офицер-инвалид со слугой. Я веду их по этой пустыне.
— Кто мне это доказывать?
— У нас есть золото.
— Это есть другой разговор.
Виалату бросил на пол горсть монет. Поварята бросились собирать их, а трактирщик, пересчитывая деньги, стал извиняться:
— Я не могу принимать всех.
— А этого?
Трагик Виалату кивнул в сторону укутанного в одеяла больного, который лежал в глубине зала. Это был мужчина с бледным исхудавшим лицом, которого служанка поила бульоном. Несколько человек, здоровых на вид, но тоже изрядно исхудавших, сидели рядом.
— Это генерал Сент-Сюльпис. Он ранен, и мы сопровождаем его, — ответил один из них.
— Сент-Сюльпис? — воскликнул капитан д’Эрбини, — подведите меня к нему!
В поисках опоры он протянул вперед руку, и Виалату подвел его к командиру. Под плащом и одеялами на генерале был расшитый мундир, который служил ему защитой и пропуском. Казаки не решались убивать и грабить высших офицеров: их пленение приносило гораздо больше выгоды, чем их останки.
— Мой генерал! — как на параде произнес, став на вытяжку, д’Эрбини.
— Слушаю вас, — ответил раненый.
— Капитан д’Эрбини, 4-й эскадрон, в вашем распоряжении!
— Д’Эрбини…
— Вы мне доверили бригаду.
— Где же она?
— Здесь, мой генерал!
— Не понимаю…
— Бригада — это я! — воскликнул капитан и ударил себя в грудь.
А в это время Виалату наводил справки. Легко ли переправиться через Неман? Да, он вновь покрылся льдом. Можно ли на несколько дней остановиться в Ковно? Это рискованно, если русские вдруг пойдут на штурм города, расположенного на границе с Великим княжеством Варшавским. А русские войска, по слухам, совсем недалеко, всею в каких-то двух-трех лье. Сани? Саней нет. Те, что на улице? Это генерала и ею людей. Не будет ли трех свободных мест? Увы, нет.
— Господин капитан, — обратился к нему капрал из свиты генерала, — вы что-то уронили…
— Я?
— Погодите, я скажу вам, что это…
Капрал наклонился и вдруг отшатнулся, вскрикнув от неожиданности. Другие молчали.
— Что вы там нашли? — заорал капитан. — Я же ничего не вижу, ничего, кроме сплошной черной ночи.
— Это, знаете ли…
— Говорите! Я приказываю вам!
— Это ваш нос, господин капитан, — промолвил хриплым голосом Полен.
— Эти проходимцы боятся моего носа?
— Ну, нет…
— Так в чем же дело?
— Он отмерз.
— Ну и что с того?
— Он отвалился, господин капитан.
Нетерпение императора возрастало по мере приближения к Парижу, и особенно после того, как он на лодке переправился через Рейн и встретился с Монтескью. Посланец Бертье хотел вернуться в распоряжение начальника штаба. Он подтвердил, что императрица и ее сын чувствуют себя прекрасно и что роковой двадцать девятый бюллетень будет со дня на день опубликован в «Мониторе». С того времени Себастьян гораздо реже записывал разговоры императора. Наполеон стал больше шутить и был мало расположен к доверительным беседам. Снова — уже в который раз — он взваливал вину за ошибки в кампании на англичан. Что за манера отступать без боя, сжигая за собой провиант и города? Разве не таким же образом действовал Велингтон в Португалии? Разве при царе не было советника из Лондона, сэра Роберта Вилсона? Почему русские столько раз не воспользовались возможностью уничтожить нас: по своей некомпетентности или потому, что хотели сохранить достаточно сильную Францию в противовес влиянию англичан? Помимо подобного рода размышлений, которые он почти не развивал, император погрузился в чтение газет и несерьезных романов. В Вердене он попросил Себастьяна купить ему у известного кондитера драже и анисовых конфет. В Шато-Тьери он принял ванну и надел зеленый мундир пеших драгун императорской гвардии, оставив шапку и пальто на меху скорее не по причине холода, который был сносным, а из-за нежелания быть узнанным раньше времени. Своим неожиданным возвращением он хотел преподнести сюрприз. Сменив несколько карет, 17 декабря около полуночи путешественники въехали в Париж в невзрачной почтовой карете с большими колесами.
Они следуют по дороге из Мо, и, хотя карета закрытая, вынуждены зажать носы, проезжая мимо гигантской свалки, где под открытым небом сбрасываются нечистоты столицы. В районе Монфокон, где возвышается зловещая виселица, дорога идет вдоль полей, огородов, многочисленных ферм, контуры которых угадываются при свете фонарей.
Карета сворачивает налево, спускается по улице предместья Сен-Лоран, затем Сен-Мартен, минует выстроившиеся в четыре ряда липы Больших бульваров, которые заменили древние городские укрепления. Экипаж въезжает в слабо освещенные узкие улочки с беспорядочной застройкой. В это время суток они безлюдны и свободны от прилавков и столов, на которых днем торговцы выставляют товар.
