— Это что за цирк?

— Где?

— Да за мостом, господин капитан…

Д’Эрбини резко повернул голову. Там, на правом берегу Москвы-реки, какой-то бесноватый размахивал вилами. Это был старик в подпоясанном веревкой армяке, с длинными грязными волосами и свисавшей до пояса седой бородой. Капитан вместе с Гийоне направились к безумцу. Угрожающими жестами мужик показывал, что проткнет любого, кто посмеет войти в город. Д’Эрбини подходил все ближе и ближе. Старик, взяв вилы наперевес, решительно устремился на него. Капитан ловко уклонился от удара, изо всей силы поддал обидчику сапогом под зад, а затем столкнул его в воду. Бедняга захлебнулся и утонул в быстром течении реки.

— Как видите, Гийоне, — подвел итог капитан, — можно драться и с одной рукой, если, конечно, умеешь дать пинка под зад.

Повернувшись к драгуну, д’Эрбини увидел сурового Бонапарта, который, безусловно, наблюдал за этой сценой от начала и до конца. Мамелюк в тюрбане крепко держал поводья императорского красавца-скакуна.

На въезде в город д’Эрбини получил задание прочесать московские улицы и вернуться: если не с москвичами, то хотя бы с полезной информацией. Из императорской гвардии он отобрал тридцать кавалеристов, отдавая предпочтение тем, у кого лошади были пониже ростом, дабы ни перед кем не комплексовать со своей кобылой.

Как в былые времена, капитан важно ехал во главе отряда. Конники пересекли каменный мост через Москва-реку. Ранее эта река почему-то представлялась д’Эрбини более широкой и глубокой, но не такой бурной. Узкие московские улицы были вымощены булыжником самых причудливых форм. Лошади порой цеплялись копытами за эти камни. Кавалеристы ехали мимо водоемов, застекленных теплиц, разноцветных домиков с великолепно отделанными верандами и фасадами. Но вот улица стала шире и картина стала меняться. Теперь перед всадниками появились белокаменные здания, кирпичные дворцы, густые сады с извилистыми аллеями, цветами, смешными холмиками, бельведерами, ручейками. В этом богатом безлюдном городе, который произвел сильное впечатление на драгун, стояла тягостная тишина. И нарушал ее лишь топот копыт. Разведчики нервничали. Кто знает, откуда ждать беды. Пальнет ли из засады какой-нибудь стрелок или грохнет из-за угла русская пушка? Успокаивало то, что кавалерия Мюрата уже прошла Москву. Однако сомнения оставались: нет ли здесь какой-то ловушки? Капитану показалось, что он заметил силуэт человека возле крыльца какого-то дворца. Но это была бронзовая статуя, державшая канделябр с двадцатью угасшими свечами. Теперь они объезжали озеро, окруженное роскошными особняками, у каждого из которых имелась своя пристань с ярко раскрашенными лодками, привязанными к столбам.

Оказавшись перед папертью огромной церкви, драгуны с тревогой услышали глухой крик и хлопанье крыльев: вверху какая-то хищная птица запуталась в золоченых цепях колокольни. Чем больше бился плененный хищник, тем меньше шансов оставалось у него вырваться на волю.

— Ты смотри, орел как будто со знамени, — сказал один драгун.

— Живым его не вызволить, придется убить, — заметил другой, поднимая ружье.

— Тише! — сердито прервал их капитан. — А ты, кретин несчастный, убери ружье! Слушайте! Внимание!

Все стали прислушиваться к отдаленным, едва различимым звукам: шарканью ног, невнятным голосам. Похоже, к площади приближалась группа людей. Капитан расставил спешившихся кавалеристов в укромные места под садовыми деревьями. Все были готовы принять бой. На перекрестке появились люди.

— Так это же гражданские…

— И никакого оружия.

— Кто говорит по-русски? — спросил капитан, обращаясь в своим драгунам. — Никто? Тогда вперед, да поживей!

Солдаты по команде вышли из укрытия, наставив ружья на пришельцев. Их было человек двадцать, и никто из них не проявлял никаких признаков агрессивности. Они подавали какие-то знаки и торопливо шли навстречу. Один из них, толстенький лысый человек с седыми бакенбардами залепетал тонким срывающимся голосом:

— Не стреляйте! Мы не русские! Не стреляйте!

Драгуны и гражданские встретились посередине площади.

— Кто вы такие? Что здесь делаете?

— Вот эти господа — французы, как и я сам. Вот это — немцы. А тот — итальянец, — учтиво пояснял лысый человек, показывая на своих спутников. Все они были в темных сюртуках, чулках и шнурованных башмаках. У каждого на жилете, словно гирлянды, сверкали цепочки дорогих карманных часов.

— Мы работали в Москве, господин офицер. Меня зовут Сотэ, а господин Рисе — мой компаньон.

Компаньон снял ондатровую шапку и поклонился. Как и его коллега, он был такой же лысый, толстенький и в таком же наряде. Сотэ церемонно продолжал:

— Господин офицер, мы возглавляем самое крупное французское книготорговое предприятие во всей империи. Это господин Мутон — владелец типографии. А господин Шницлер — известнейший специалист по торговле пушниной…

Д’Эрбини прервал представление и сам начал допрашивать соотечественника.

— Куда черт унес жителей Москвы? Ты можешь найти и привести императору несколько бояр? А где армия Кутузова?

— Русская армия прошла через Москву, даже не останавливаясь. Некоторые офицеры плакали от отчаяния. Сегодня перед самым рассветом губернатор Ростопчин организовал массовый исход населения из города. Зрелище было весьма занятное. Впереди люди несли иконы, пели церковные псалмы, молились и целовали кресты.

Были и ужасные сцены, о которых Сотэ лишь упомянул, но не рискнул рассказывать в подробностях:

— Господин Мутон сам вам скажет, что ему пришлось пережить.

— Выжил я только чудом, — с дрожью в голосе заговорил Мутон. — Полиция схватила меня и притащила к графу Ростопчину за то, что я, якобы, допускал оскорбительные высказывания в адрес царя. Там я оказался не один. Вместе со мной был молодой москвич, сын одного торговца, которого я хорошо знал. Юношу обвинили в том, что он перевел на русский язык прокламацию императора Наполеона. На самом деле он перевел не весь текст, а лишь отрывки из «Гамбургского корреспондента», где среди прочих материалов была опубликована и эта пресловутая прокламация. Я, конечно, читал ее. Я же все-таки издатель…

— Знаем, знаем…

— Так вот, этот юноша, сын известного человека, пусть даже он состоял в какой-то немецкой секте, название которой вылетело у меня из головы…

— Ближе к делу! — оборвал его д’Эрбини.

— Вы знаете, господин офицер, несчастный молодой человек был отдан на растерзание безумствующей толпе. У меня до сих пор мурашки по спине бегают. Его, словно кролика, эти фанатики разорвали на куски, а останки на веревке таскали по городу. В конце концов от парня осталась лишь рука с тремя пальцами…

— А с вами что сделали?

— Я был в ужасе и думал, что меня ожидает такая же участь. Но чаша сия меня миновала. Мне просто пришлось выслушать нотацию графа Ростопчина. Он настаивал, чтобы я рассказывал всем то, что вы сейчас услышали: именно так русские патриоты разделываются с предателями и нечестивцами.

— Вот оно как, — молвил капитан, которого подобные рассказы о зверствах перестали волновать давным-давно, и перевел разговор на другую тему:

— Где городское начальство?

— Все уехали.

— А губернатор Ростопчин?

— И он уехал.

— Армия Кутузова?

— Она далеко отсюда. Мы вам уже говорили.

— Сколько иностранцев осталось в городе?

— Не знаем. Известно лишь, что большинство по Волге направилось в Нижний Новгород. Перед своим отъездом Ростопчин открыл все дома для умалишенных и тюрьмы, чтобы больные и каторжники носились по городу и резали французов. Кое-кто из оставшихся москвичей прячется в подвалах и погребах.

— Зернохранилища?

— Пусты.

— Как? Никаких запасов?

— Обычно все продовольственные запасы Москва получает за счет речных перевозок, но в этом году из-за войны все нарушилось. Тем не менее, если хорошо поискать, то, возможно, удастся найти немного ячменя или овса.