Слепые окна поблескивали мертвенной желтизной лунного света. За ними было темно и тихо. В саду пахло дозревающими яблоками. От их запаха засосало под ложечкой. Иннокентий потянулся к дереву, сорвал первое попавшее под руку яблоко, надкусил и выплюнул кислый комок. Потом приник к окну, заглянул в комнату. Отцовская кровать пустовала. Над нею в углу чернели образа…

«На кухне дрыхнет, старый черт»,- подумал он и забарабанил пальцами по стеклу:

- Передохли все, что ли?

Похожий на привидение, слегка сутулясь, из глубины сада вышел отец в одном нательном белье и сандалиях на босу ногу. Остановился в нескольких шагах, проворчал сонно:

- Гремишь, что пустая бочка. Чего принесла нелегкая?

- По тебе соскучился,- съязвил Иннокентий.

Старик промолчал, не спеша направился к крыльцу, шлепая сандалиями по кирпичной дорожке. В комнате предусмотрительно завесил окно и, засветив лампу, ухмыльнулся:

- Красив! Прямо тебе Михаил Архангел с того свету. Ни дать ни взять - Архангел.- И мелко-мелко захихикал. Глаза оставались сердитыми, цепкими, точь-в-точь как у сына.- Зачем пожаловал, спрашиваю? Дня тебе мало?

Иннокентий уселся на стул, устало вытянул ноги. Сказал, словно сплюнул:

- По тебе, говорю, соскучился. Ай не слышал? Ради тебя с того свету примчался, родимый.

Старик гневно стукнул по крышке стола сухоньким кулачком:

Не юродствуй! И шутки мне не шути. Говори, зачем принесло?

- Ты не поп, чтобы перед тобой исповедоваться,- громыхнул Иннокентий басом своим.- Сиди и помалкивай в тряпочку, праведник.- И опрометью бросился на чердак.

Сквозь открытый лаз старик слышал, как сын возился там среди разной рухляди, сложенной с давних времен, матерился отчаянно. Потом спустился вниз, перепачканный пылью и паутиной, с ненавистью посмотрел в подслеповатые глаза отца:

- Куда перепрятал?

Старый Каленник недоумевающе поднял седые брови:

- Об чем спрашиваешь?

- Ты мне баки не забивай - «об чем». Сам знаешь.

Старик подпрыгнул на тонких ногах, сжал кулаки и похож стал на одряхлевшую хищную птицу:

- Не дам! Для тебя, что ли, добро наживалось? Будя, отгулялся! Пора и про черный день подумать, пьянчуга. Ты меня кормить будешь?

Вытянув руки со скрюченными пальцами, старик шагнул вперед к сыну.

Иннокентий побагровел, с невиданной прытью бросился навстречу, схватил отца за грудь:

- Где золото? Где, спрашиваю?

Седая голова Каленника мотнулась, точно подсолнух на ветру.

- Убивец!

- Говори, где золото? Порешу…

Разбуженная шумом, в комнату вбежала мать, бросилась к дерущимся, заголосила, вцепившись в сына:

- Взбесился, ирод! Родного отца за грудки! Волк, бешеный волк, вот те Христос.

Иннокентий отступил. Старик потер ушибленную грудь, надрывно закашлялся.

- Золото ему потребовалось,- прошипел, отдышавшись. Внутри у него клокотало, хрипело. Под расстегнутым воротом тяжело дышала старческая хилая грудь.- Золотишко, видишь ли, ему до зарезу потребовалось… А зачем оно тебе? Может, скажешь?

- Нужно, коли пришел.

- В таком разе - нету его.- Старик тяжелой походкой пошел к кровати.

Желваки перекатывались по лицу Иннокентия. Но он хорошо знал характер отца: не даст, пока не расскажешь. И как ни зол был, как ни душила ярость, пришлось поведать о своих злоключениях.

- Теперь понимаешь, что к чему? - заключил он.- Выход один, смотаться, покуда не поздно.- С опаской посмотрел в окно, перевел взгляд на отца, па мать, продолжавшую стоять рядом.

Старуха в разговор не вмешивалась, так была приучена мужем с давних времен. По морщинистому и равнодушному с виду лицу ее трудно было определить отношение к несчастью, обрушившемуся на единственного сына. Из-под слезящихся век она молча глядела на него, и ни одной живой искорки, казалось, не было в потухших глазах. Постояв, старуха тяжко вздохнула и поплелась к себе.

Старик проводил взглядом жену, и когда за нею закрылась дверь, облокотился руками на стол, отодвинул лампу, чтобы свет не мешал глазам.

- Погляжу на тебя, ну и дурак же ты вырос,- сказал он почти благодушно.- Большой, а дурак. И не пойму, чего икру мечешь. А, промежду прочим, не мешало бы тебе знать законы Советской власти.

Иннокентий нетерпеливо перебил:

- Мне твоя проповедь, как чирей на заднем месте! Дело говори. Скоро светать будет.

Старик отмахнулся:

- Помалкивай и слушай, коли своего ума мало. Чего зубы скалишь? Ежели пораскинуть мозгой, то по закону к тебе не придерется никто. Вот он, новый-то уголовный кодекс.- Старик любовно похлопал рукой по книжечке в серой обложке.- Небось и в руки не брал?

- А на кой она мне? Кому нужно, тот нехай и читает.

- И опять же дурак! - отрезал старший Кален-ник, сплюнул в сердцах.- Словами бросаешься, что пустобрех какой. А книженция эта умная. Дай бог, тебе бы сотую долю знать, что в ней разъясняется.

Недаром Иннокентий был сыном своего отца: смекалкой его природа не обделила, понял, что старик заходит издалека, клонит к чему-то. Но куда - не дошло пока. Спросил:

- На кой мне сказки твои?

Отцовские глазки хитро блеснули:

- То-то и оно, что не смыслишь ни шута. Против тебя кто свидетель есть? Скажи.

- Свидетель?

Редкая бородка Каленника торжествующе взметнулась кверху, а скрюченный палец нацелился сыну в наморщенный лоб:

- Дошло?

Иннокентий пожал плечами:

- Развел турусы на колесах…

Тоненький смешок отца заставил умолкнуть.

- То-то же, что нет никого! Уразумел теперь, что один мальчишка супротив тебя, да и тот толком не знает, кто ты и что ты? Об этом подумал? Видать, нет.

А полные штаны наклал… Отца за грудки хватать, лишь на то и хватило умишка…

Лицо Иннокентия прояснилось,- прав старик, тысячу раз прав! И как только самому не пришла в голову такая простая истина!

Но, видно, отел думал иначе:

- Ничего тебе не ясно. Мальчишка, хоть и неважный свидетель, а все ж… Всякий сверчок нагадить может, ежели его вовремя не того… Вошка и та кашляет.

Иннокентий свел брови в узел, вместе со стулом придвинулся к столу:

- Опять не пойму, о чем толкуешь. Загадки мне не закручивай, устал я от них. Толком скажи, что нужно делать.

Старик поднялся, ощерил в зевке рот, еще полный крепких зубов:

- Пойду досыпать. Да и тебе пора убираться, пока не рассвело.- И направился к выходу.

Иннокентий вскочил, загородил дверь:

- Постой, батя. Раз начал, до конца скажи: убирать сопляка?.. За это, в случае чего, шлепка полагается! Куда ж толкаешь меня?

Старик поморщился, недовольный возвратился на место. За окном серел рассвет. Голосили петухи. Над левадой низко стлался туман. С явной неохотой старик отвернулся от окна.

- Хошь не хошь, придется тебе оставаться. Уходить поздно - светает. Утром обо всем потолкуем. Сейчас давай, что принес.- Он ткнул пальцем в живот Иннокентия.- Неплохо смастерил. Ишь, поясочек какой придумал! Не всякий догадается, где золотишко искать.

Отцовская похвала не тронула:

- Не дам. И это зажилишь.

Старик снисходительно усмехнулся:

- Опять же дурак! Боишься, что в могилу с собой унесу? Все твое будет.- Зевнув, добавил: -Подкинь маленько Виктору, и делу конец. Вот весь мой сказ.

- За какие такие заслуги я должен ему подкидывать? - Иннокентий подозрительно посмотрел в прищуренные глаза отца.

А тот лишь укоризненно покачал головой, нехотя обронил:

- Трясешься, как жмот. С мальчонкой сам, что ли, будешь возиться? Умник…

- Ну и ну! - впервые осклабился Иннокентий.- Тебе, батя, в министрах ходить, ей-богу!

По мере приближения к штабу пограничников Николай терял последние остатки спокойствия. Всякие страхи мерещились. Вот сейчас, как только войдет в эту зеленую калитку, начнется допрос! Само слово «допрос» вызывало в душе такое, что даже бросало в дрожь. Медленно, очень медленно шел он за старшиной, как можно дальше оттягивая предстоящие, нарисованные воображением страсти.