К перрону подошли два железнодорожника, один с жестяным сундучком, с каким обычно машинисты отправляются в рейс, в руках у второго было несколько кондукторских фонарей. Вслед за железнодорожниками появилась группа пограничников со старшиной во главе.

На тихом полустанке становилось оживленно, шумно. Старшина прошел по перрону, вернулся к своим. А Николай внутренне обмер: «Неужели за мной? Вон как поглядывают в мою сторону. Прикидку делают. Сейчас подойдут и - цоп, следуйте за нами!»

От страха Николай покрылся испариной, рубашка прилипла к телу, обозначились острые углы конвертов. Они жалили, жгли, словно пиявки впились в живое тело. Парню казалось, что к нему устремлены десятки осуждающих глаз, что все смотрят и понимают, какой у него груз под рубашкой…

Но вот подкатил пригородный, и пассажиры направились к дверям. Николай облегченно вздохнул, поднялся на ступеньку вагона.

В вагоне было полно людей. Николай забился в самый угол и опустил голову, боясь встретиться с чьим-нибудь осуждающим взглядом. Люди в замасленных робах, но с чистой совестью, со спокойной душой едут на работу. А он куда?.. Только сейчас дошел до сознания смысл этой постыдной роли. Сквозь страх и стыд будто наяву послышалось елейное: «Слово божье к добрым людям…»

Другой голос, голос старшины-пограничника с заметным кавказским акцентом, заставил очнуться. Во-" круг сухощавого и подвижного старшины толпились железнодорожники. Пограничник что-то рассказывал им, то и дело вызывая веселый хохот.

Вошел контролер, немного постоял возле старшины, помотал головой: «Вот, мол, дает пограничник!»- и стал проверять билеты.

Николай сунул руку в карман, пошарил - нет билета. Не нашел и в другом.

- Я сейчас, сейчас,- виновато пробормотал он.- Честное слово, покупал… Куда запропастился?

Контролер не поверил:

- Здоровый парень, а ездишь зайцем! Эх ты! - он махнул рукой и пошел дальше.

А Николаю после этих слов и вовсе муторно стало. И злость, и обида, и горечь - все вместе нахлынуло. Оставаться здесь дальше было невмоготу. Как только поезд замедлил ход на подъеме, он спрыгнул на насыпь, кубарем покатился вниз. Поднялся на ноги и первым долгом рванул рубашку из брюк. На траву посыпались конверты, список и злополучный, так нелепо затерявшийся билет. Наболевшее, выстраданное вырвалось наружу в громком возгласе:

- К черту! Все к черту. И слово божье - туда.- Поднял голову - и окаменел: по насыпи прямо к нему торопливо шагал старшина. В первую минуту Николай чуть было не бросился прочь.

Пограничник подошел, внимательно посмотрел насмешливыми глазами и строго спросил:

- Не убился, прыгун? Цел? Зачем прыгал?

- Билет потерял.

Старшина усмехнулся:

- Чудак! Стоило из-за билета на ходу бросаться под откос. Заплатил бы штраф и точка. А я, понимаешь, испугался: вдруг, думаю, парень себе шею сломал? Пришлось и мне прыгать, не оставлять же тебя одного…

Он вдруг нагнулся и поднял что-то с земли:

- Постой, генацвале, вот твой билет! Зачем прыгал?

Лихорадочно заметались мысли: что ответить, чем объяснить свой поступок. И хоть врать не умел, ухватился за спасительное предположение, только что высказанное пограничником - испугался, как бы не сдали в милицию за безбилетный проезд. Узнают, мол, на работе, не оберешься стыда.

Старшина сочувственно кивнул головой:

- Правильно говоришь, кацо. Кому приятно? Значит, на работу спешишь?

- На работу.

- Ну, спеши, не задерживайся.

Николай поплелся медленным шагом, сбивая головки ромашек. А самому хотелось бежать во весь дух, прочь от этого места, от конвертов, от старшины. Он боялся оглянуться, чтобы не встретиться с пограничником, который, наверное, следит за каждым его движением. И вдруг:

- Эй, генацвале, минутку!

«Кончен спектакль,- обожгла мысль.- Поиграл, теперь все…» Николай остановился, опустил голову.

- Возьми,- сказал старшина.

Еще не видя, что ему предлагают, Николай вскрикнул:

- Это не мои конверты! Ничего не знаю…- и осекся: на ладони пограничника лежал перочинный нож, подаренный отцом ко дню рождения.

- Не твои? А ножик твой? Почему он лежал вместе с конвертами?

Вопрос пограничника застал врасплох. Надо была что-то придумать, а что?

- Понимаете, нашел… Они валялись. Но я их не взял… бросил.

- Ничего не понимаю! Давай-ка сядем, кацо.- Кубладзе - это был он - взглянул на часы.- У тебя когда смена?

- В час.

Старшина свел черные брови над переносицей. Смена в час, а теперь без четверти шесть.

- Где ты работаешь? - теперь уже строго спросил он.

- На этом самом… Как же его…- окончательно запутавшись, юноша посмотрел прямо в глаза: - Нигде не работаю… Врал, все врал…- Говорить он больше не мог и расплакался, как ребенок, вздрагивая всем телом.

Старшина не успокаивал, не утешал. Он дал Николаю выплакаться, не выражая сочувствия и не коря его и» минутную слабость. Терпеливо докурил папиросу, потом дружеским тоном сказал:

- Давай, брат, в город поедем.- И легонько похлопал по ссутулившейся спине.- А плакать, генацвале, не стоит. Будь мужчиной.

Николай немного успокоился, но поднять глаза стыдился,- он узнал старшину, с которым в городе все были хорошо знакомы. Портрет сухощавого грузина не единожды появлялся в газетах. Заслуженный пограничник был известен своим бесстрашием и смекалкой.

- Ну, пошли, товарищ. Время не ждет,- сказал Кубладзе и добавил: -По дорогам ходи, кацо. На лесных тропках петлять не нужно. Выйдем на дорогу.

Шел Николай рядом со старшиной и со страхом думал, на какую дорогу его выведет пограничник.

Антон был парень с характером: решил во что бы то ни стало своего добиться. Но у двери остановился в замешательстве. Из комнаты Глухаревых доносились громкие женские голоса. В приглушенных и коротких репликах узнал знакомый голос Клавы. Второй, видно, был ее матери. Визгливый и злой, часто срывающийся на крик. По всему судя, мать и дочь ссорились. «А я зачем здесь?» - вдруг пришла мысль. И все же резко толкнул дверь.

- Можно? - спросил он, войдя.

Женщины замолчали, возбуждение на их лицах не успело улечься.

Старшая, с растрепанными волосами, спросила недружелюбно :

- Вы к кому?

- К ней,- ответил Антон, кивнув головой в сторону Клавы.- К тебе. Узнаешь?

Девушка скользнула по нему довольно равнодушным взглядом:

- Что-то не помню.

- Забыла, значит. Ты вспомни собрание, когда тебя из комсомола…

Лучше б не ворошил он прошлого.

- Что тебе нужно? - резко бросила Клава. Красивое ее лицо сразу стало злым.

- Изыди, сатана! - закричала мать.- Сгинь из нашего дома, еретик!

Крики произвели на Антона обратное действие. Он тоже повысил голос:

- Сам пришел. Незваный.- Прикрыл дверь, уселся на сундук у окна, словно бы находился в собственном доме.- «А-ла-ла-ла»,- передразнил неумолкавших хозяек.- Поорите еще немножечко. Хоть капелечку. Здорово у вас дуэт получается,- и выставил вперед ухо, будто приготовился слушать приятный концерт.

Клава не сдержалась, прыснула в кулак. Мать опешила, открыла рот.

- Давайте, давайте,- хохотнул Антон поощрительно и прислонился к стене, разглядывая убогое убранство комнаты.

Расшатанный стол без скатерти лоснился от засохшего жира - видно, его ни разу толком не убирали. Над остатками еды кружился рой мух. Незастланная кровать, пара стульев и табурет да пошарпанный чемодан - вот и все богатство хозяев.

Клаве понравился веселый этот парень. Высокий, с открытым лицом, он привлекал внимание не только внешностью, но и грубоватой, бесхитростной простотой, с которой разговаривал с ней и в депо на собрании, и на вокзале у киоска, и сейчас.

И все же Клава с нарочитой серьезностью спросила :

- Зачем ты пришел? Агитировать? Я ведь не комсомолка сейчас.

- Поговорить нужно.

Мать так и дернулась, шагнула к нему:

- Не о чем тебе толковать с нею. Мы в мирские дела не вмешиваемся. Иди с богом!