Пока ваш разум не уверится, что в прекрасных глазах мужчины действительно видна прекрасная душа, не говорите ему: «люблю!», в противном случае очень скоро ваши бледнеющие губы тихо произнесут «страдаю!» Ни стройный юношеский стан, ни свежее лицо не дадут вам покоя и счастья и не прибавят жизненных сил, если у того, с кем вы соедините свое будущее, холодное сердце, пустая голова и слишком слабые плечи. Со временем вы поймете свою ошибку и горькими слезами станете оплакивать свою загубленную жизнь, но будет поздно.

Как легко мы иной раз избираем свой жизненный путь и как трудно бывает с него сойти… А порой невозможно… Тяжело, о, как это тяжело за одно мгновение сладкого безумия платить долгими годами горького одиночества, безнадежного отчаяния. Помните об этом, молодые девушки, и остерегайтесь слепого чувства, не позволяйте своему сердцу поддаваться обманчивой игре воображения!

Болеслав плохо знал женщин. Он никогда не углублялся в тайны чувствительной женской натуры и совершенно не подозревал, какие бури иной раз кроются в девичьей груди, на вид колеблемой лишь ровным дыханием. Свою невесту он считал ангелом чистоты, каким она и была в действительности, не знал он, однако, другого: что именно молодое и невинное существо легче всего поддается темной власти инстинкта; чистота мыслей — слабый защитник в борьбе с внезапно нахлынувшей страстью, и, не встречая сопротивления со стороны разума и опыта, которые еще не нажиты, страстное молодое чувство невозбранно овладевает сердцем.

Болеслав не знал о существовании таких болезней. Странное состояние Винцуни он приписывал физической слабости и уже не раз спрашивал себя, не следует ли обратиться к врачу. Об окрестных врачах, которые были ему известны, он был не настолько высокого мнения, чтобы доверить им свое сокровище. Если бы он хоть знал, что ей докучает: голова ли болит, ее прекрасная голова, увенчанная короною льняных волос? Или сердце, которое он жаждал усладить всеми радостями земли? Напрасно он спрашивал; Винцуня молчала, лишь иногда глядела на него так ласково и вместе с тем так грустно, что у него самого замирало сердце от страха и огорчения.

Однако не всегда Винцуня бывала такой. Временами к ней возвращалась ее прежняя веселость, она бегала, напевала, щебетала и на щеках ее играл свежий румянец; правда, это были лишь короткие вспышки, после которых девушка снова бледнела и впадала в свою странную задумчивость, тем не менее Болеслава они радовали, и он всякий раз уходил успокоенный.

«Любовь сделала меня мнительным, — говорил он себе. — Это просто легкое недомогание или какие-то детские капризы, это скоро пройдет! О, если б она уже постоянно была со мной, я бы вылечил ее счастьем и любовью!»

Такими мыслями он утешал себя и некоторое время спокойно занимался своими делами.

В первых числах июля, после долгого отсутствия Александр снова заехал в Неменку. Болеслава и на этот раз не было, он отправился в уезд улаживать какие-то формальности. Александр узнал об его отъезде от своего Павелка и, быть может, умышленно выбрал этот день для того, чтобы повидаться с Винцуней. Должно быть, рассчитал, что, когда рядом не будет жениха, девушка не сможет устоять перед его чарами. Возможно также, что этот сермяжник, как называл он Топольского, несколько подавлял его своей серьезностью и умом — могло ли это быть приятно юноше, который привык привлекать внимание своей красотой и свободой обращения, подкрепляемой изрядной дозой дерзости? Так или иначе, Александр появился в Неменке тогда, когда мог быть уверен, что не застанет там Топольского.

Сегодня, однако, он не был так весел, как в прошлый раз; напротив, облекшись в черную мантию меланхолии, он говорил о страданиях, о тоске, о смерти, вздыхал, сидя рядом с Винцуней, а под конец сообщил, что намерен вскоре покинуть эти края навсегда. Винцуня, стоявшая около своего стула, услышав последние слова, побледнела и оперлась рукой на спинку.

Александр заметил ее волнение и, улучив удобную минуту, тихо сказал ей:

— Я должен уехать… забыть… Уеду куда глаза глядят, потому что чувствую, что, если останусь здесь… поблизости от Неменки, моя жизнь будет разбита!

Винцуня подняла на него затуманенный взор — ri странно, увидела и на его лице неподдельное волнение. Бенгальские огни, которыми он хотел воспламенить сердце девушки, обожгли его самого. Но был ли это огонь настоящей любви? Или блуждающий огонек минутного увлечения? Этого Александр не знал и не спрашивал себя об этом, ему вовсе не хотелось задумываться над подобными тонкостями.

Он уехал из Неменки в сильнейшем возбуждении и, вернувшись домой, долго ходил по комнате; перед его глазами стояло лицо Винцуни. Вдруг он остановился и трижды проговорил вслух:

— Люблю! Люблю! Люблю! Прелестная, очаровательная, восхитительная девушка!

Затем с торжествующим видом поднял руку и воскликнул:

— О! Но и ее мысли заняты мною! Еще немного — и Топольский останется с носом! Ха-ха-ха!

Походил, походил и снова остановился.

— Прекрасно, а что дальше? Что из всего этого выйдет?

И, пощипывая свои светлые усики, он задумчиво уставился на стену.

— Не могу же я без конца кружить ей голову, а бросить… жаль, честное слово, жаль! Очень уж хороша, такой хорошенькой я еще никогда не видел. И любит… впрочем, в этом я еще не совсем уверен, а если устранюсь, она, конечно, достанется Топольскому. Ну нет, чего-чего, а этого я не допущу! Что же делать? Эх! Женюсь на ней, баста, vogue la galere![7]

Последним выражением он тоже был обязан частому общению с пани Карлич. Обольстительная вдовушка любила его повторять в минуты своих мимолетных увлечений. Александр, услышав французскую фразу, спросил, что она значит. «Что хочу, то и делаю, а там будь что будет», — перевела это по-своему черноокая красавица.

— Жениться? — повторил Александр. — А моя драгоценная свобода? А радости холостяцкой жизни? Я еще так молод… Да, но ничего другого не придумаешь. Винцуня прелестна, и Топольскому я ее не отдам! Ни за что не отдам, честное слово!

Он еще долго так расхаживал и размышлял, наконец подошел к столику, на котором стояла неизменная бутылка с его излюбленным вином, и, щелкнув пальцами, решительно произнес:

— Женюсь!

После чего налил себе бокал вина, опрокинул его одним духом, погасил свечу и заснул как убитый.

Близился полдень; в адампольской усадьбе и на окрестных полях давно царило оживленное движение, супруги Снопинские с раннего утра были погружены в хозяйственные хлопоты, а Александр еще сидел у себя в комнате перед зеркалом, занятый своим туалетом. После вчерашнего визита в Неменку он заспался и, должно быть, во сне видел Винцуню, — подкручивая перед зеркалом усики и приглаживая волосы, он с шаловливой улыбкой раз-другой тихонько произнес ее имя. Поглощенный, видимо, какой-то мыслью, он минутами совершенно забывал о неоконченном туалете, машинально глядел на свое отражение в зеркале и, то улыбаясь, то отрицательно качая головой, все мотал да мотал что-то на свой холеный ус.

В комнате звякнули ключи, и молодой человек увидел стоявшую за его спиной мать. Он обернулся и нежно поцеловал ей руку.

— Хорошо, что вы пришли, мама, — сказал он. — Я хочу с вами поговорить.

— А что случилось, Олесик? — спросила Снопинская, усаживаясь напротив него.

— Жениться думаю, — ответил сын кратко и вразумительно.

Снопинская даже руками всплеснула, то ли от испуга, то ли от радости.

— На ком же, дитя мое?

— На Винцуне Неменской.

— Так ведь она уже помолвлена, Олесик!

— В том-то, маменька, и загвоздка. Нравиться я ей нравлюсь, в этом нет сомнений, я ее натурально, тоже люблю, иначе к чему бы и жениться. Но она помолвлена, и ее терзают угрызения совести, стало быть, надо так сделать, чтобы она о них забыла. Ей-Богу, ну скажите сами, справедливо ли, чтобы такое прелестное создание приносило себя в жертву этому шляхтишке Топольскому?