За этим островом есть еще море, которое называют Азы Фемарад или Дэмаринда, т. е. (море) пристань Богини; Сирийские народы называют За-Бахр, или Аза-Бахр, что значит также море Азов или Божье; а Пеласги, называли Аза-Вадж или Сив-Важ — вода божья.

Пролив из Азовского моря в Черное называли Торовым, а потом Эвановым».

Все это рассказывал мне один из находившихся при Александре, родом из Фанов.

Таким образом, Филипп, желая овладеть Херсоном, не мог достигнуть до него иначе, как на кораблях; ибо поход чрез степи Скифии был не по деньгам; но и на кораблях предстояло огромное затруднение. Византийцы, желая одни пользоваться торговлей со Скифами, пропускали чрез Босфор Фракийский только купеческие корабли, и то за огромную плату; да еще с каждого корабля должно было платить в храм Naff-thun, который был на левом берегу Босфора, в самом устье Черного моря. Чрез Босфор протянуты были железные цепи.

Филипп, осадив Византию; со стороны земли и моря, требовал, чтоб пропустили корабли его в Черное море, и грозил в противном случае сдвинуть весь город, со всем, что в нем есть, в море.

Византийцы не убоялись угроз и осады; но флот Филиппов прервал совершенно торговлю и сношение Архипелага с Черным морем. Нарушаемые выгоды принудили, ли бы их согласиться на требование Филиппа; но, к неудовольствию Филиппа, Афиняне прислали на помощь Византийцам 120 кораблей — и сверх того, со стороны Азии, угрожали ему Персы.

Филипп потребовал помощи у Атея, Царя Скифского, предлагая ему в замен искреннюю дружбу; но Атей был настоящий Атей — ничему не верил, не хотел знать Филиппа.

Вспылил Филипп, разгорелся от досады, двинулся черной тучею к Дунаю, понес грозу на Атея.

Но в степях Скифских лежал огромный камень преткновения для всемирных победителей.

Дарий Гюштасп ходил, ходил, кружил, кружил, по степям, чуть-чуть не утонул в мраке Киммерийском; Филипп ходил, ходил, кружил, кружил, по малой Скифии, напал на какую-то Одаю, в которой жили Чабаны, забрал стадо овец, и, воротился, охромев от раны, полученной при возвратном переходе чрез Гемос.

Александр также пустился было, за Дунай, но успел только разорить Кишло, в котором ничего не нашёл, кроме кочковалу, мамалыги да брынзы — далее не желал он пытать счастие— воротился.

Предав все походы в Скифию забвению, отправился я за Филиппом в Грецию, наказать Афинян за присланную помощь Византии.

Между тем как Филипп бушевал близь Дуная, Демосфен длинными речами взбунтовал против него всю Грецию, и только что не вложил меч в руки колыбельных младенцев.

Филипп прошел уже Фессалию и землю Локрийскую, спускался к потоку Цефизе, вдруг греки внезапно грянули на него с противного берега. Погибла бы его слава и честь при Херронее, если б Александр не успел прибыть на помощь к отцу, с своим арьергардом. — Священный Фивский полк, носивший на шлемах и на щитах лик Юпитера, с надписью Jao, не ущитился; Греция снова сложила оружие; Демосфен, бывший также в рядах за свободу отчизны, не шел, а летел с поля битвы.

— Эллада, Эллада! восстань! сыны Эллады, мужайтесь! Слава, совьет вам венок из лучей солнечных! — взывал он, останавливаясь, чтоб вздохнуть от усталости.

Но сыны Эллады бегут в след за ним, не останавливаясь.

Идёт Демосфен с досады взывать к морю.

— О, море, море! шумное море! Я покрыл громовым голосом ревучий говор волн, твоих; но не, успел перекричать безумной толпы, устрашенной криком младенца!

— Шшш, бррррр! — отвечало море, и, девятый вал сбил с ног дерзкого Демосфена, осмелившегося слишком близко подойти к подножию его.

Между тем Филипп облобызал сына за победу при Херронее, и сказал ему:

— Послушай, Александр, теперь мы соберём Сейм из Архонтов и Амфиктионов всей Греции. Все города подтвердят меня Василевсом; но этого мне мало; надо чтоб меня избрали Архистратигом всей Греции, а для этого достоинства необходимо должно быть соединенным кровными узами с Грецией… и потому… я хочу заключить политический брак… хочу жениться на гречанке….

— Ну-с….

— Только… как ты думаешь?… Я уверен, что мои политические меры не рассердят ни Олимпию, ни тебя…. Олимпия останется всегда Василиссой по праву первенства, а Гречанка будет моею походной женой…

— Это очень хорошо обдумано вами; но не совсем.

— Как?

— Вы хотите жениться на Греции; но чтоб жениться, на Греции, должно жениться на всех её Республиках, — из каждого города взять по жене; ибо Афинянка родит вам наследника только для Афин….

— Ты сердишься, Александр, и воображаешь, что моя женитьба лишит тебя наследия Греции?…

— Ни мало. Вам по наследству досталась Греция?

— Нет, я приобрел ее силою оружия.

— И я могу приобрести ее таким же образом.

— О, ты мой, мой кровный сын! Мой Александр, и по душе и по сердцу! — вскричал Филипп с восторгом.

— Очень благодарен за подтверждение меня в этом звании, однако же вы позволяете сомневаться в этом некоторым из приближенных к вам.

— Как! Кто бы осмелился!..

— Время откроет. Позвольте мне удалиться теперь к матери моей.

— Поезжай, Александр, к Олимпии, объяви ей намерение мое; но приезжай ко мне на свадьбу в Могиляны[47]; туда приеду я после Сейма в Коринфе.

Александр поклонился и вышел из шатра Филиппова; он, вероятно, не знал, что отец его не в первый уже раз совершает политические браки, только не торжественно и не гласно: в Иллирии он женился, на Иллирианке, в нижней Сакии, на Дарданянке; во Фракии, на прекрасной Иоанице. Деньги, союзы брачные и железо, были тремя орудиями его побед.

После совещания, Александр отправился в Пеллу, Филипп в Коринф, и я также — мне хотелось взглянуть на этот город, основанный Азами; по дороге, я заехал в Фивы; сопутствовавший мне Антикварий, из свиты Филиппа, рассказывал чудеса про первые исторические времена; мы подъехали к наружному валу города… и меня поразила Кадмея, или крепость на горе, вокруг которой расстилались по скату Фивы; ряды стрельниц возвышались над крутизной; с левой стороны воздымался фанар с развевающимся знаменем.

— Вот, — говорил мой спутник, когда мы проезжали первую ограду, — налево храм Гиммала, ныне Зиоса, против него храм Афины…. Посреди крепости… видишь медную кровлю и две башни по сторонам? это храм Аммона… Когда Годамены пришли сюда, из Египта, они, построили этот храм, в честь Аммона Азарикского, и самый город Фивы: назвали в честь Фив, Азтиода. Можно вообразить себе, как я, дивился словам Антиквария; он рассказывал мне вещи совершенно не согласные с Историей; я однако же молчал и слушал внимательно.

— Для чего же мы не едем через крепость? — спросил я.

— Нельзя; только по праздникам отворяются для всех врата её; мы поедем теперь на торговую площадь, где и остановимся в гостинце Огизийской; содержатель мне знаком, и угостит нас прекрасным блюдом: печеным луком, начиненным сушеной рыбой, фисташками и перцем, в меду… бесподобно!

— Нет, не бесподобно, — думал я, — гораздо бы лучше было выпить с дороги стакан чаю!

Между толпами народа, который, встретив Филиппа и проводив его, в дом Пиндара, глазел еще на проезжающую свиту, мы пробрались на торговую площадь; посреди площади возвышалась огромная статуя.

— Это чей памятник? — спросил я.

— Меркурия, покровителя торговли, на древнем языке Марктора, т. е. Тора, бога торгового. Издревле ведется обычай строить на торжище храм Тору; покровительствующему торговле, или ставить его лик; да и самое слово торг — происходит от Тора.

— Ну, — сказал я, — господин мой, ты, я вижу, Этимолог, и все твои изыскания основываешь на одной Этимологии!

— Звук и идея звука — вот мой ключ к изысканиям; по наружности преданий не откроешь истины; должно открыть дух преданий, ибо узел тайны есть слово, облеченное мыслию.

Чтоб отделаться от г. Изыскателя, я задал ему вопрос:

— Скажи мне, господин мой, спали ли первые люди?