На другой день Ковров разделил товарищей на две партии. Одна продолжала строить лестницу, другая занималась «раскопками». Общее возбуждение росло с каждым часом, с каждым ударом кирки. Вместо разрозненных обломков товарищи, скалывая лед, находили сплошную, почти неповрежденную обшивку какого-то судна.

— Может быть в самом деле во льду заморожен целый пароход? — впервые после Комлинского высказал общие чаяния Ковров.

— Пусть так, — согласился Бураков. — Но сумеем ли мы проверить, насколько цел этот пароход, пока всего его не вылущим изо льда?

— Я думаю, что мы найдем более легкие пути исследования, — возразил Осинский. — А я почти убежден, что это целый пароход. Припомните очертания айсберга — надо лишь удивляться, что никто из нас кроме Марина сразу не обратил внимания на рельеф ледяной стены. Вероятно, наш пароход долго носило течениями Ледовитого моря вместе со льдами, может быть вместе с этим айсбергом, на который его выбросило. Постепенно пароход обрастал со всех сторон льдом, пока айсберг окончательно не заключил его в свои объятия. И весьма вероятно, что эти объятия особенного вреда пароходу не причинили… если конечно его раньше не расплющили движущиеся льды.

— Погодите фантазировать, — замахал руками Жуков. — Раньше надо убедиться, что здесь действительно корабль, а не, скажем… одна восьмушка его. Вы кажется хотели предложить способ исследовать пароход, не вылущивая его.

— Способ такой. Если это корабль, то должна быть и палуба. А если палуба имеется, то искать ее надо подо льдом вон той обширной террасы, левее лестницы, — и больше нигде. Мое глубокое убеждение — мы попусту тратим время на обследование снаружи. Давайте примемся за палубу и постараемся проникнуть внутрь.

Предложение Осинского было немедленно принято. На террасе к тому же оказалось гораздо удобнее работать — не надо было висеть на канате. Дело пошло быстрее, хотя слой льда здесь был гораздо толще. В помощь киркам вначале несколько раз применяли огонь, раскладывая костры из тюленьего жира с деревянными обломками в качестве фитилей. Но Ковров энергично запротестовал против такой расточительности, предложив пользоваться вместо огня водой. Этот способ оказался не только более экономным, но и более радикальным.

Во льду просверливали замыкающийся ряд узких, глубоких отверстий. В эти отверстия наливали воду и плотно закупоривали их деревянными или металлическими пробками… Дальше вода работала сама. Замерзая, она расширялась, разрывала стенки своих вместилищ, и огромные глыбы льда, ограниченные трубками с «жидким динамитом» (так назвал эти приспособления Ковров), выламывались с треском.

На второй день работы на палубе добрались до люка. Это была торжественная минута. Открыл люк Ковров. Товарищи столпились кругом в немом молчании. Несколько голов наклонились над черной пастью трюма. Алфеев осветил ее карманным фонариков. Льда не было. Внизу блестели черные глыбы.

— Каменный уголь!..

— Угольная яма! — почему-то шопотом произнес Комлинский. — Значит… — и он не договорил.

Через несколько часов удалось открыть вход в кубрик для команды. Один за другим все вошли туда. Кубрик производил впечатление ограбленного. Ни постельных принадлежностей, ни одежды, ни белья там не нашли.

— Видно все на себя одели, что можно было одеть, когда покинули пароход, — сказал Бураков, тщательно осмотревший матросские сундучки.

— Пока все хорошо, никаких изъянов в корпусе парохода не видно, — заявил Осинский. — Возьмемся опять за кирки, может быть дальнейшие раскопки объяснят нам, что именно произошло с пароходом.

На другой же день действительно удалось найти весьма существенные — и притом ужасные — следы трагедии, происшедшей на этом пароходе. Тем не менее для пленников ледяного фиорда история злополучного парохода стала еще менее понятна, чем в первый момент, когда они только заподозрили, что в айсберг «впаяно» какое-то судно.

Они проникли в кают-компанию. И то, что они увидели, было так неожиданно жутко, так дико, неправдоподобно и непонятно, словно кто-то искусно инсценировал образы своего ночного кошмара.

Наружную дверь пришлось взломать. Она так крепко примерзла, что даже костер не помогал. Ковров зажег наполненный тюленьим жиром фонарь и первый двинулся в пролом. Чтобы осветить путь, он слишком высоко поднял фонарь — и на первой же ступеньке обо что-то споткнулся.

— Осторожнее! — сдавленным голосом крикнул он протискивавшимся мимо него товарищам.

На площадке у самой двери скорчившись полулежал на коленях и локтях обледенелый труп мужчины. В руке его был зажат зазубренный кинжал.

— Видно хотел открыть дверь, да не осилил, — прошептал Деревяшкин. — И во что он только одет?

Одежда действительно была невероятная. Бесформенные лохмотья, испещренные разноцветными заплатами, были накручены, видимо, в несколько слоев.

Дальше лестница оказалась свободной. Но фонарь мигал, чадил, тускло освещая ступени и замысловатые орнаменты на стенах. Спускались гуськом, осторожно держась за перила. Металлические части, поддерживавшие перила, изображали головы фантастических ушастых змей, вылезавших из стены и яростно вгрызавшихся в дерево. Предосторожность оказалась нелишней. У подножия лестницы Ковров резко остановился и чуть не упал. Репортер сзади навалился на него.

— Тише! — предостерег Ковров. — Здесь несколько ступенек выломано.

Он спрыгнул вниз. Выломаны были не только ступеньки, но даже изрядный конец перил. Здесь металлические змеи еще более злобно разевали пасти, словно разоренные тем, что у них из самых зубов выхватили добычу.

Дверь в кают-компанию открылась без труда. Товарищи в глубоком молчании замерли у двери.

Каюта была заполнена людьми. Они застыли в разных позах.

Каюта была заполнена замерзшими людьми. Они застыли в разных позах.

Лежали на диванах, на полу, сидели в креслах. Трудно было сразу поверить, что это трупы, а не живые люди. Некоторые, завернувшись в ободранный с дивана плюш, в скатерти, в соломенные циновки, казалось спали. Иные, укутавшись в невероятно пестрые лохмотья, сидели, устремив безучастный взгляд широко открытых глаз в пространство, точно запаслись терпением в ожидании конца скучного путешествия.

Больше всего там было японцев. Среди них много женщин, некоторые с детьми. Одна, свернувшись калачиком на кресле, кормила ребенка. Против входа, положив подбородок на закутанные в обрывки газеты руки, сидела миниатюрная японка и выжидающе с некоторым недоумением смотрела на фонарь Коврова. Казалось странным, что она не мигает. Между столом и дверью ничком на полу лежал пожилой матрос. Поза его выражала крайнюю степень отчаяния.

Ни на ком из пассажиров ледяного парохода не было зимней одежды. Кое-где из-под невероятных балахонов, наскоро сшитых из мешков, полотенец, занавесей, выглядывали обрывки пестрых летних тканей, точно эти пассажиры собрались в непродолжительную летнюю прогулку и совсем неожиданно попали в полярные льды. Об этом же свидетельствовало и состояние самой кают-компании. Обшивка со стен сорвана, у кресел выломаны ножки, от пианино остался лишь огромный клубок перепутавшихся струн. Стилизованный дракон на потолке свирепо уставился вниз жуткими стеклянными глазами, электрическими лампочками. Посреди каюты на полу стояла грубо сделанная железная печка, вокруг нее в золе лежали жалкие обломки мебели. Труба от печки уходила в стену. Цветные рельефные орнаменты на потолке закоптились, стали рыжеватогрязными.

Ковров подошел к дивану и начат подробный осмотр трупов. Остальные нерешительно присоединились к нему.

— Они умерли не только от холода, но и от голода, — первым нарушил молчание Бураков. — Смотрите, как все они распухли.

— Но ведь угля-то сколько в трюме! — сказал Алфеев. — Неужели не могли им топить?

— Вероятно ослабели от голода. Да и выйти не сумели. Видал на лестнице… этот, с кинжалом? Так у двери и замерз, сердешный, — ответил Деревяшкин.