Нельзя сказать, чтобы катастрофа произошла совершенно, неожиданно, но разразилась она слишком стремительно. Не могло быть и речи о спасении научных приборов. Не удалось даже принять достаточных мер для спасения всего экипажа дирижабля. Собственно говоря, спасать вообще никого не пришлось, теперь нужно было лишь подсчитать, кто и что осталось, да срочно подавать первую помощь. За то и другое пришлось взяться механикам Комлинскому и Коврову. Они остались невредимы, так как в момент крушения находились в задней, наименее пострадавшей гондоле.

Хотя механики меньше всего были знакомы с медициной, но оказались вынужденными, не мудрствуя лукаво, срочно взяться за ремонт живых механизмов, отложив на время работу по специальности. Прежде всего они принялись извлекать своих товарищей из-под разбитой гондолы. С этой частью задачи они справились быстро. Скоро к ним присоединился пришедший в себя завхоз Деревяшкин — он же и повар. Втроем они спешно бинтовали, накладывали импровизированные лубки на поломанные конечности, даже совсем удачно остановили жгутом с закруткой кровотечение из раны на руке у метеоролога Осинского[1]. К концу их работы некоторую помощь оказал извлеченный из-под гондолы репортер Бураков, отделавшийся лишь легкими ушибами.

Часа через они полтора устроили на льду целый лазарет.

Выбрав просторное углубление, огороженное с грех сторон ледяными глыбами, они расположили на извлеченных из разломанной гондолы полотнищах восемь раненых. Часть из них лежали в спальных мешках, часть — в одеялах.

Неподалеку за ледяным торосом были положены два обезображенных трупа: пилота и радиотелеграфиста экспедиции. Радиотелеграфист и после смерти не расстался со своим аппаратом, обломки которого впились ему в тело.

Пятерых больных накормили без особых затруднений они были в сознании. Зато начальника экспедиции Василькова, второго пилота Марина и механика Гаврилова накормить оказалось делом не легким. С ними долго возились, пока Бураков не посоветовал разжимать рот и вливать горячий кофе маленькими порциями. Этот способ вполне себя оправдал. Правда, Гаврилову влили, очевидно, «не в то горло» — он захлебнулся, закашлялся, зачихал и даже на минуту пришел в себя и шопотом выругался.

Потом «санитары» наскоро поели. До кофе никто из них не притронулся. По безмолвному соглашению берегли его для раненых.

— Ну, а теперь, — промолвил Ковров, — можно подсчитать, что осталось. Людей — двенадцать, из них четверо ходячих и восемь пока что лежачих.

— На каждого здорового по два больных, — вставил репортер Бураков.

— Совершенно верно, вы арифметику, очевидно, хорошо знаете.

— Я в этом начинаю сомневаться. Нас было перед падением всего семнадцать человек, теперь же осталось двенадцать живых и два мертвых. Где трое остальных? И вообще, что в сущности произошло?

— Я вот тоже не понимаю, что произошло, — сказал Деревяшкин, отыскивая глазами место, куда бы спрятать продукты, которые он извлек из-под обломков.

— То, что с нами случилось, — сказал Ковров, — закончилось бы, пожалуй, иначе, если бы успели сбить боковые стенки гондол. Люди вовремя могли бы выскочить. Вынужденный спуск был довольно стремителен. Обледенелый дирижабль при поднявшейся буре перестал слушаться руля. Упал в это ущелье. Ударился об лед средней гондолой и разбил ее вдребезги. Облегченный аппарат устремился вверх. Задняя гондола со мной и Комлинским, зацепившись за острый выступ льда, оторвалась и осталась на льду. Тогда передняя гондола перетянула — и задний конец сигары поднялся выше. В этот момент дирижабль получил третий толчок — носом о ледяную стену у самой ее вершины. Тут он и финишировал…

Дирижабль получил третий толчок — носом о ледяную стену.

— А что же с механиками передней гондолы? — спросил Бураков.

— На их долю, к сожалению, выпало слишком длительное падение… Нетрудно предвидеть, что с ними сталось… Ну, медлить нечего! Идем искать!..

Деревяшкина оставили наблюдать за ранеными. Остальные трое пошли по слегка пологому склону ледяного ущелья в ту сторону, где упала передняя гондола.

Извилистое ущелье, в самых широких местах раскинувшееся па двести метров, напоминало гигантскую трещину в леднике. С обеих сторон его ограничивали отвесные, точно отполированные ледяные стены, уходившие далеко вверх. Вышина их во всяком случае была не менее 400–500 метров. В узких местах ущелья царили зеленоватые сумерки, свет широких участков, отражаемый ото льда и снега, резал глаза. Пройдя около двух километров, но неровной ледяной поверхности, спутники увидели бесформенное нагромождение остатков передней гондолы. Собрать трупы экипажа этой гондолы, очевидно, не представлялось возможным — тела погибших, исковерканные до неузнаваемости, были опутаны хаотической смесью проволоки, тросов, изломанного дерева и металла.

Несколько минут все трое молча стояли на месте.

— Ну, пойдем, — вздохнув, нарушил молчание Ковров. — Там сейчас еще много чего надо сделать. Сюда вернемся, когда закончим.

Возвратившись к «лазарету», они застали Деревяшки на за работой. Завхоз разбирал и методично сортировал то, что осталось от центральной гондолы. В одну сторону отложил груду металлических частей и деревянных планок, в другую — остатки оборудования, отдельно — инструменты. Бережно расставлял посуду, в особо почетном месте складывал продовольствие.

Вернувшиеся с разведки, несмотря на усталость, принялись ему деятельно помогать, и через двадцать минут все было разобрано.

Вез особого труда удалось широкое углубление «лазарета» превратить в закрытое помещение. Для этого устроили крышу из боковой стенки гондолы, загородив вход и приладив дверку. Затем зажгли две керосинки, и в «комнате» стало совсем уютно. Раненые зашевелились. Профессор Васильков очнулся и застонал. Метеоролог Осинский открыл глаза и сел.

— Лежать! — приказал Деревяшкин, готовивший на примусе суп из пеммикана. — До обеда на курортах полагается спать, а обед будет готов через четверть часа.

— И все ты врешь, Деревяшкин, — заявил, сбрасывая одеяло и решительно поднимаясь, механик Алфеев, — Во всех курортах «мертвый час» устраивают после обеда, а до обеда полагается моцион.

— Так-то во всяких других курортах, а в ледяном курорте все наоборот, понимаешь? Ну, чего встал?

— А чего лежать? Коли рука сломана, так и ходить разве нельзя? Не на руках ведь хожу. Говори, что делать то надо?

— Ну, если так хочешь, пойди помоги, — они там на улице продукты в магазин таскают.

Алфеев вышел «на улицу» и стал помогать складывать припасы в кладовую, вырубленную в нише ледяной стены. После обеда он вызвался подежурить.

— А чем же ты, однорукий, стрелять будешь, если, скажем, медведь привалит?

— Я вас разбужу.

— Ну, коли так, — ладно.

— Ни один медведь сюда не придет, если у него нет дирижабля, — сонным голосом отозвался Комлинский, устраиваясь на одеяле.

— Ну, почем знать, — ответил репортер Бураков, примащиваясь рядом с ним.

— Он вместо сиделки подежурит, — пояснил Деревяшкин. — Да смотри, через часок-другой разбуди меня.

Но Алфееву пришлось разбудить завхоза раньше. Пилот Марин начал бредить, а потом пытался встать и бежать от мнимых преследователей. Деревяшкин долго возился с ним, пока проснувшийся от шума Бураков не помог ему надежно запрятать Марина в спальный мешок. Дежурить теперь остался Бураков.