— Вагонетки, выбрасывающие излишнюю часть расплавленного стекла, обратно привозят масло. Между прочим, когда вагонетки от машины привозили стекло к выходу, оно уже давно успевало застыть. Я для простоты называю массу стеклом, хотя ты видишь и понимаешь, что она лишь местами прозрачная, так как попадаются смеси самых разнообразных силикатов, вплоть до глины. Сбрасывая большие «стеклянные» кирпичи в болото, мы устроили главную часть своей запруды, которую и сейчас можно в случае надобности быстро восстановить.

Я засмеялся:

— Для чего же может понадобиться залить водой все это сокровище, похоронить его на дне озера?

— Если нам понадобится или захочется отсюда уехать. Не беспокойся, вода не испортит почти ничего. В каждой комнате имеются герметические шкафы, не говоря о погребах, куда можно все, что надо, убрать, и где все сохранится сколько угодно времени. Ну, поезжайте понемногу.

Игорь Леонтьевич вошел в открытую сзади дверь. Вскоре машина приподнялась, под ней выступили колеса. Я недоверчиво посмотрел внутрь и, признаться, вошел с робостью. Узкий коридор вел в довольно просторное длинное купе.

Я уселся рядом с дедом Георга. Как на камере фотоаппарата, перед нами на экране виднелась дорога. Дверь захлопнулась. Стало совсем тихо — ни одного звука снаружи до нас не доходило. Мы проехали через противоположные ворота мастерской и очутились на поляне позади дома.

— Мы хотим с этой стороны прорыть туннель под болотом и вывести ход наверх в лес, — сказал Игорь Леонтьевич, укладывая карту местности под стекло, над которым изогнулись две стрелки.

Сидя в своем кресле, я видел на экране, как Виктор Игоревич с Георгом сзади машины прикрепили конец металлического каната, намотанного на ворот, проверили бак с маслом, стоявший на возвышении, и осмотрели небольшие вагонетки.

— Готово, — сказал Игорь Леонтьевич, пустил в ход аппарат, вырабатывавший кислород для дыхания, и нажал рычаг. Машина мягко загудела и наклонилась носом вниз. Мы врезались в землю. На экране замелькали блестящие круги. На соседнем экране мелькали в несколько рядов цветные полоски спектра.

Это спектральный анализ[13] пород, через которые мы проезжаем, — пояснил Игорь Леонтьевич в ответ на мой вопросительный взгляд.

Каюта плавно покачивалась, и ничего страшного не было.

— А хорошо ехать в этом автомобиле! — сказал я.

— Да, мы и предполагаем усовершенствовать его для путешествий под землей. Вывозить стекло необязательно. Можно, по желанию, или запаивать за собой след, или формовать стекло какой-нибудь полосой у стены. Лишней массы выходит не так много. Главное — со смазкой. Думаем, что этот вопрос скоро разрешим, и тогда готов вездеход.

— Вездеход?

— Конечно. Главное — под землей, а по воздуху, тем более по воде, уже приспособили. По земле мы и сейчас ехали.

Дед Георга смолк, внимательно вглядываясь в стрелки, двигавшиеся над картой и на указатель глубины.

— А куда деваются пары и другие газы? Почему они не вызывают взрыва? Почему не сплющивается туннель до того, как успевает остыть? — спросил я, недоумевая, как эти вопросы раньше не пришли мне в голову.

— Газы, всасываясь сквозь трубу машины, вырываются, понятно, назад по линии наименьшего сопротивления. Это отвечает и на ваш последний вопрос. Упругость газов препятствует изменению формы стенок канала, пока он не остыл. Мы подъезжаем. Необходимо выйти на поверхность точно в намеченной полянке, чтобы не зажечь леса.

Через несколько минут шум мотора стих, и отражение огненных кругов на экране потускнело и исчезло. Вдруг показались небо, деревья. Мы остановились.

— Теперь пущу охлаждающую смазку, — сказал Игорь Леонтьевич.

Через несколько минут мы вышли.

— Сколько же сажен мы пробуравили за двадцать минут? — спросил я, ступив на землю.

— Пять километров.

— Пять километров чудесного туннеля! Не могу себе представить. Вы правы, что такую машину можно отдать только трудящимся! Представляю себе, какие формы приняла бы война, если б такие машины были у буржуазного правительства!

Оставив машину на месте, мы через несколько минут по другому туннелю вернулись в дом.

…Показались небо, деревья. Мы остановились… «Сколько же мы пробуравили за двадцать минут?» — спросил я, выходя из «червячка». — «Пять километров!» — ответил Игорь Леонтьевич…

В тот же день я до вечера занимался с Георгом в лаборатории. Он посвятил меня лишь частично в свои работы с N-лучами. При всякой работе нервных клеток происходит излучение. Надев кружок с двумя проводами, впаянными в стеклянную трубку, подобную рентгеновской, он получал лучи, обладающие некоторыми, отличающимися от рентгеновских лучей, свойствами. При пропускании их через сгустительные аппараты достаточно направить ничтожную дозу лучей на какое-нибудь органическое вещество, например клетчатку, чтобы оно мгновенно разложилось, превратившись в продукты сгорания. И без сгущения лучей органические среды для них легко проницаемы, как и для рентгеновских лучей. Плохо проницаемые среды, как металлы, поглощали часть лучей и затем являлись вторичными источниками излучения. Энергию N-лучей можно направлять по проводу и можно распространять через посредство мирового эфира на большие расстояния. Поглощенные лучи в известных условиях слабо светились.

Тут же он показал мне практические результаты своих изысканий. Я пошел в лес, и он послал мне ток непосредственно своих лучей. Уловленные моим обручем-приемником, они пришли ко мне как ясные мысли, объяснявшие технику этой передачи. Возможны при известной настройке также прямая передача мысли и внушение без приемника. Мозг каждого человека является передающей станцией. С помощью лучей Георг производил и косвенную передачу мыслей, направляя лучи на экран, который затем может излучать их на что угодно. Экраном ему обычно служила писчая бумага. Так, например, он при мне запечатал пустой лист в конверт. Когда я на другой день, предварительно надев приемник на голову, распечатал конверт, я с закрытыми глазами прочитал ненаписанное письмо.

С помощью своих лучей Георг основательно изучил мозговые центры и мог на них воздействовать. Таким образом получилась возможность ускорить вековое развитие мозга и усовершенствовать все физические свойства, а следовательно, и породу людей. Для медицины, евгеники, изучения физиологии мозга этим открывались неограниченные возможности.

Он показал мне свою станцию, собиравшую рассеянные в эфире лучи. Она помещалась наверху в башне, и ее-то я утром принял за телефонную станцию.

— Люди не привыкли ценить эту энергию, разменивают ее по мелочам и в буквальном смысле пускают на ветер. Однако и при любой нервной работе часть энергии рассеивается не только людьми, но и животными. Вот этим приспособлением я и собираю мировые залежи отбросов мысли и концентрирую их. Они служат источником энергии. В особом подвале у нас лежат аккумуляторы, заряженные огромным количеством энергии. Я сейчас могу доставлять ее для технических целей в количестве не меньшем, чем потребляет энергии вся Америка в три-четыре месяца.

— Зачем же собирать эту энергию? Разве мало топлива? Одни леса чего стоят!

— А разве ты не знаешь, что все доступные человечеству источники энергии учтены, и не так далеко время, когда в них будет ощущаться острый недостаток. Поэтому — преступление не использовать все, что можно, тем более, что наш способ собирания нервной энергии необычайно прост. Она улавливается попутно при работе с N-лучами — так же, как может быть уловлен и еще раз использован отработанным пар…

Несколько дней я был почти болен. Эта фабрика обработки мыслей машинами, с собиранием «сырья» мысли, преследовала меня днем, а также ночью кошмарами. Но скоро исследовательский пыл взял верх, и я с головой ушел в лабораторные работы.