Долгое время не позволяли окончательно поддаться этим настроениям товарищеская самодисциплина и спайка, но настал момент, когда и эго не могло уже сдерживать. На пароходе и в ледяном ущелье стали происходить какие-то совершенно не сообразные ни с чем, непонятные, нелепые до дикости происшествия, которые могли привести к панике и при менее гнетущей обстановке.

Еще осенью, когда вверху над унылой равниной острова серели сумерки, а на дне ущелья уже скапливалась ночная тьма, было обнаружено первое странное явление, которому тогда еще, однако не придали особенного значения.

Часть запасов тюленьего мяса, жира и кож оставалась еще в кладовой при ледяном дворце. Несколько человек во главе с Деревяшкиным, захватив с собой грубо сколоченные сани и фонари, отправились за кожами, которые понадобились для работы.

Бледный свет фонарей робко растапливал у ног желтые, покачивающиеся в такт шагам кружки в густой, тяжко облипшей со всех сторон тьме. Изредка снизу освещалось чье-нибудь лицо с угольными, убегающими вверх кляксами теней — точно лицо было вымазано сажей.

Когда Деревяшкин осветил кладовую, лицо его выразило недоумение, отчего теневые кляксы складками мгновенно разбежались по сторонам. Завхоз ревностно следил, чтобы в кладовой все лежало в порядке, к никому не позволял хозяйничать там в его отсутствие. Теперь же здесь как будто кто-то рылся: царил явный беспорядок.

— Какой здесь неряха самоуправствовал? — спросил он грозно.

Среди спутников Деревяшкина этого неряхи не оказалось. Завхоз, соблюдая зловещее молчание, убрал с пола на место несколько кусков сала и швырком выкинул наружу на сани несколько валявшихся на полу кож.

Репортер высказал предположение:

— Может быть неровно лежали, сами упали?

— Не могло того быть… Я так не укладываю… — проворчал сквозь зубы Деревяшкин.

Об этой мелочи тут же забыли бы, если б на обратном пути не наткнулись на нечто более серьезное, определенно опровергавшее высказанные Бураковым предположения.

Рюмин на полдороге заметил у своих ног на льду плотно прилипшую полосу тени, которую не мог согнать его фонарь.

— Что за штука? — сказал он, опуская фонарь.

Подошел Деревяшкин и молча поднял упрямую тень, оказавшуюся тюленьей кожей — совершенно такой же, какие они везли сейчас из кладовой.

— Ну, уж кроме Алфеева некому — он последний ходил за кожами, — сказал Деревяшкин, укладывая кожу на сани. — Такой разиня! Ни взять путем, ни довезти не умеет! Да и я хорош: доверился ему и отпустил одного.

Когда по возвращении Деревяшкин стал упрекать Алфеева в неаккуратности, тот ни за что не хотел признать за собой вину: он счетом брал шкуры, ничего нигде не ронял и плотно их увязал. Это полностью подтвердил и Жуков, который все время шел сзади за санями Алфеева.

— Так что же, медведь что ли там побывал?

— А может быть, — равнодушно ответил Алфеев.

— Нужна медведю сухая мороженая шкура, когда там сала сколько хочешь!

— Да отстань пожалуйста! Может быть медведь и любит шкуры, а может быть ты сам обронил, да забыл.

Недели через полторы Деревяшкин пошел в кладовую за мясом, хотя особой нужды в этом не было. Опасения его оправдались. Зоркий хозяйский глаз сразу обнаружил легкий, почти неуловимый беспорядок, которого, однако никто больше не смог бы заметить.

— Ну, ничего! В следующий раз будет ясно в чем дело! — сказал Деревяшкин многозначительно, обращаясь куда-то в пространство.

Он вынул из кармана молоток, пробой и большой ржавый замок. Навесив на дверь символ собственности, общепринятый в цивилизованном мире и нелепо выглядевший в этом безлюдном ущелье, Деревяшкин ушел, очень довольный своей выдумкой.

— Посмотрим теперь. Если это медведь, что-то он замку скажет? — ворчал он, возвращаясь в каюту.

Неизвестно, кто и как разговаривал с замком, но когда Деревяшкин через несколько дней опять навестил кладовую, замок оказался раскрытым. Продукты лежали в порядке, хотя Деревяшкин с пеной у рта уверял товарищей, что несколько кусков сала исчезло. Однако и в этот раз завхоз не сумел никого убедить, что в его кладовой что-то неладно. Комлинский наглядно продемонстрировал, насколько расхлябан замок. Достаточно было его раза два подергать, как он приветливо раскрывался.

— Но не медведь же, в самом деле, дергал! — отчаянно возопил Деревяшкин.

— А кто говорит, что медведь? — лукаво возразил Бураков. — Уж не ты ли выдрессировал его по взлому замков? Сознавайся, Деревяшкин, что сам забыл запереть как следует.

Однако, Деревяшкин настоял на том, чтобы срочно перевезти все запасы на пароход. Он предполагал, что там можно будет обойтись без замков. Недели две все шло обычным порядком. Деревяшкин уже перестал возражать против того, что проявил излишнюю подозрительность. Но как-раз в это время в кладовой случилось нечто гораздо более неприятное и более определенное, чем «блуждающие» шкуры и «самоскрывающиеся» замки.

Деревяшкин, бледный, прибежал к Василькову и топотом сообщил, что в кладовой побывал вор. Пропало около пяти кило сахару, кило шоколаду и, по-видимому, некоторое количество муки.

— Если вы не ошибаетесь, это очень плохо, — сумрачно ответил профессор. — Лучше всего, пожалуй, сохранить это втайне, чтобы не тревожить товарищей… Но пропажа может повториться или обнаружиться. Тогда будут винить вас или еще кого-нибудь…

— И правильно, — неожиданно ответил из темноты голос Рюмина. — Я, извините, случайно — все слышал.

Тотчас сделали учет кладовой. Выяснилось, что пропало продуктов даже несколько больше, чем предполагал Деревяшкин.

— Либо эго действительно медведь, — заметил мрачно Алфеев, — либо… кто-нибудь из нас. Надо сделать сейчас же повальный обыск.

— Никаких обысков, — решительно прервал его профессор. — Это ни к чему не приведет, а без надобности оскорблять самих себя не к чему. Вы, механики, сегодня же сделаете хороший замок. В кладовую отныне будут ходить двое: очередной дежурный и Деревяшкин. Пока не будет готов замок, у двери должен стоять часовой.

Меры, принятые Васильковым, оказались действительными — продукты с кладовой оставались в целости и сохранности, но зато стали исчезать всякие мелкие вещи, которые медведю ни на что не могли пригодиться. Да и исчезали они так, словно мгновенно испарялись.

Алфеев уверял, что у него непонятным образом исчез хороший карманный нож. Никого поблизости не было. Механик оставил на полу палубы на ровном месте нож и сделал всего три шага в сторону — поднять обрывок веревки. Вернулся, осветил фонариком место, где лежал нож — пусто, хоть шаром покати. Обыскал всю палубу — однако ничего не нашел.

— Ну, после найдешь, — сказал Жуков.

А через два дня у Жукова, при тех же обстоятельствах, но уже в кубрике, где он уселся пришивать пуговицы, исчезли со стола и пуговицы, и клубок с нитками. Выходил Жуков из кубрика всего на несколько минут. После долгих поисков две пуговицы он нашел под столом.

Каждые два-три дня обнаруживались все новые исчезновения мелких вещей. У Осинского испарилась пара белья. У Герценштейна чуть не из рук улетела в пространство кружка, при чем она звякнула, точно зацепилась обо что-то металлическое. У Василькова почти на глазах растаял портсигар. Рюмин обнаружил, что у него дезертировали новые портянки, как раз в тот момент, когда он начал переобуваться. Из-под койки Коврова «сами убежали» неизвестно, как и куда меховые пимы.

Наконец однажды почти под носом у Деревяшкина отлучилось неизвестно куда приготовленное уже к обеду тушеное мясо вместе с кастрюлей.

Сначала все мужественно пытались объяснить пропажи собственной забывчивостью, густой тьмой полярной ночи, при которой так легко было терять вещи на каждом шагу, неуместным озорством кого-нибудь из товарищей. Но слишком очевидно, упорно и непонятно совершались похищения, и все труднее становилось объяснять «случайностями» и «совпадениями» все факты, взятые вместе, хотя каждый из них в отдельности объяснить было сравнительно не трудно.