Ковров высказал свое мнение о проекте Комлинского.

— Идея замечательная, до гениальности простая. Правда, я сомневаюсь, чтобы гарпун входил в лед «как в масло». Будут, возможно, и другие затруднения, но в общем — осуществимо, и электроэнергии израсходуется немного. Начинайте помаленьку с завтрашнего дня сооружать свой гарпун. Желательно успеть забраться наверх хотя бы для разведки до наступления полярной ночи.

Потекли день за днем, наполненные до краев напряженным трудом. Над всем главенствовала, задавала тон «консервная фабрика», как назвал заготовку тюленьих припасов Деревяшкин. И несмотря на многочасовую грязную, непривычную и утомительную работу, настроение у узников ледяного ущелья было бодрое, для этого у них имелось достаточно оснований. Обильные запасы пищи и электро-замыслы Комлинского давали им полную уверенность, что из ущелья удастся благополучно выбраться. А что будет потом, как придется возвращаться, — об этом мало кто считал нужным преждевременно беспокоиться. Правда, через пять дней мосле переселения в новое жилище одно трагическое событие омрачило настроение обитателей ледяного фиорда. Степанов, не приходя в сознание, умер — очевидно от заражения крови. Это ни для кого не было неожиданностью: положение больного все время было очень тяжелое. Его похоронили рядом с радистом и пилотом около первой стоянки. Над могилами водрузили толстый металлический прут, на котором укрепили доску с надписью, указывавшей время и обстоятельства гибели, похороненных во льду. Особенно приуныл Комлинский, очень друживший со Степановым.

Но повседневная работа требовала полного напряжения внимания, и похоронные настроения очень скоро рассеялись.

Жуков, Осинский и Рюмин уже почти совсем оправились. Начальник экспедиции Васильков и механик Гаврилов поправлялись медленно. Насчет Марина являлись опасения, что он последует за Степановым. Рана на черепе плохо подживала. Степанов сутками лежал совершенно безучастный; временами он тяжело бредил, поднимая в лазарете неимоверный переполох.

Оживленную дискуссию в конце первой недели вызвал вопрос о дальнейшей поставке «сырья» для «консервной фабрики». Несмотря на величайшую осторожность, которую только могли проявлять охотники, тюлени с каждым днем становились все менее безучастными при их появлении. Охотники, чтобы не спугнуть стадо с лежбища, выбирали каждый раз самую ближайшую группу, более или менее скрытую неровностями льда от остального стада. Принципиальные разногласия у охотников сводились к следующему: Рюмин и Алфеев, состоявшие в оппозиции, настойчиво указывали на опасность при таком методе совсем лишиться тюленей раньше времени.

— За шесть дней мы добыли сто шестьдесят туш. Добыча с каждым днем катастрофически падает. Охота может прекратиться совершенно неожиданно.

— Успеем ли мы запасти сколько нам желательно? Не лучше ли выйти сразу всем способным носить оружие, сплошным фронтом отрезать от воды возможно больше тюленей и в один прием закончить охоту.

Бураков, лидер партии большинства, горячо доказывал, что такой план неразумен.

— Голову даю на отсечение, что тюлени к нам после этой битвы уже не вернутся. А кто знает, сколько нам придется здесь пробыть? Во-вторых, мы сразу чрезмерно загрузим сырьем нашу консервную фабрику. Замороженная туша удесятеряет работу. И в-третьих, сейчас мы наверняка каждую партию животных доставляем, как говорят коммерсанты, «франко-склад», то-есть подгоняем их к самой кладовой, а при новом методе охоты многих придется убить на месте и потом терять время и силы на подтаскивание к фабрике.

Спор этот прекратил Жуков, предложивший единогласно принятый всеми способ охоты. Перед выступлением из лагеря охотники должны были проделать небольшой маскарад, напялив на себя тюленью шкуру и соединив свисающие края на животе и на груди бечёвками. Маскировка заканчивалась наколенниками и налокотниками из той же кожи.

Эта примитивная уловка вполне себя оправдала. Охотники, подойдя к последнему повороту, становились на четвереньки и выползали на тюлений «пляж» уже в коленнолоктевом положении, стараясь возможно искуснее имитировать тюлений способ передвижения.

Прикрывшись тюленьими шкурами, охотники подползали на четвереньках к тюленьему лежбищу.

Это оказалось не особенно трудным, но требовало известного навыка и ловкости. Первое время, усердно выбрасывая вперед головную часть тела, охотники нередко, пребольно ушибали локти, обрушиваясь всей тяжестью на лед. Репетиции тюленеходства показались пленникам ледяного фиорда очень занятными и скоро стали их излюбленным спортивным состязанием. Бураков уверял, что лучшую тренировку для мышц всего тела и особенно для мышц спины и живота невозможно и придумать. Он даже дал торжественное обещание, что по возвращении в населенные области СССР подымет кампанию за всеобщее признание и массовое распространение нового вида спорта — «тюлений ход».

Благодаря этим «тюлениадам» охота приобрела остро спортивный интерес: игра тут велась уже всерьез Судьями, определявшими степень искусства состязающихся в тюленеходстве, являлись уже не товарищи по игре, а сами тюлени, что не мешало им одновременно служить также и призом за удачную игру.

В результате всего этого основная цель был достигнута. Тюлени давали блестящий аттестат полярным спортсменам тем самым, что совершенно не замечали своей судейской роли. Готовясь к очередной «тюлениаде», охотники устраивали такие жестокие препирательства из-за очереди, что пришлось по жребию установить твердые списки очередности. Одному лишь Алфееву «доктор» Бураков запретил принимать участие в охоте, пока у него окончательно не заживет рука.

— Эго что же, наказание строптивых? — пытался Алфеев шуткой скрыть свое огорчение.

— Нет, это, брат, называется несколько проще, — возразил Бураков. — Это — охрана труда. Понял? Я не хочу, чтобы ты сломал себе другую руку.

— Ну ладно, погодите, придет и мое время.

Зато Алфеев усердно занялся не менее интересным делом. Он стал помогать Комлинскому монтировать его электро-гарпун.

Комлинский на другой же день после сообщения о своем проекте, принялся за его осуществление. На предварительную подготовку ушла почти неделя — механик участвовал и в общей работе, уделяя мастерской лишь часа два-три в день.

Из инструментов и обломков снаряжения, сложенных в одной из маленьких пещер за гондолой, он отобрал и отремонтировал необходимое для работы: слесарные принадлежности, небольшой горн, уцелевшие и поломанные части электрической арматуры дирижабля. Тщательно собрал малейшие обрывки провода. С торжеством извлек непочатый моток нового. В общей сложности провода собралось более восьмидесяти метров.

— Ну, теперь хватит вполне, — сказал он удовлетворенно.

В качестве древков для гарпунов Комлинский приспособил полые алюминиевые трубки, составлявшие часть каркаса дирижабля. Сперва один, а потом имеете с Алфеевым, он терпеливо возился над монтированием согревательного прибора — наконечника гарпуна. Любопытствующих посмотреть, как идет работа, Алфеев обычно встречал сурово, Комлинского же они чрезвычайно смущали, — поэтому к механикам скоро перестали приставать. Работа не клеилась, и механики нервничали. Испытания гарпуна, производившееся тут же, на ледяной стене мастерской, давали результаты один плачевнее другого. В первый раз наконечник попросту погнулся от удара, не одолев твердого льда; во второй раз он может быть и проник бы в лед, если бы до этого сам не расплавился; мелкие аварии, неудачи и повреждения случались по несколько раз в день.

Так прошла неделя.

Однажды после ужина, когда остальные обитатели ледяного общежития, утомленные работой и «тюлениадой», вяло беседовали в комнате, Комлинский и Алфеев произвели окончательное — и на этот раз удачное — испытание.

Гарпун, с силой брошенный Комлинским в заднюю стену мастерской, со свистом и шипением вонзился в лед и скрылся в облаке пара.