— Что?!

— Ну, да, — спокойно продолжал Умбиликалис, точно речь шла о самой обыкновенной вещи — Рост каждого из них — три с половиной километра, а вес — около ста сорока тонн. Молодой человек, понятно, весит на несколько десятков тонн больше девушки.

— Как же вы сумели их вырастить?

— Способом, обратным тому, каким вы своих блох.

— Но позвольте. Мои, чем дальше шел опыт, тем быстрее жили и облегчали мне этим работу, а ваши — наоборот.

— Правда, повозиться с ними пришлось, не скрою, — скромно сказал Умбиликалис. — Соответственно своей величине они живут дольше и делают все медленнее нас с сами в две тысячи раз. Разговаривать с ними немыслимо не только вследствие затруднений, вытекающих из их размеров, но и вследствие различного темпа речи. Вот извольте подсчитать. В сутках восемьдесят шесть тысяч четыреста секунд. Я лично, например, в секунду могу сказать от трех до пятнадцати слов: Правда, обычно люди моего роста говорят несколько медленнее. Но это мелочь по сравнению с темпом речи моих великанов: ведь для них все надо делить по меньшей мере на две тысячи. To-есть наши сутки состоят для них примерно из сорока секунд. Меньше чем за полчаса они никак не могут сказать или услышать одно самое маленькое слово. А смена дня и ночи для них сплошное мелькание. Раз, два — и день исчез. Собственно, для них нет ни дня ни ночи, а какой-то кинематограф. Они до сих пор не ослепли и не сошли с ума только потому, что глаза их освоились с таким положением вещей и видят отлично то, что успевает доползти до их сознания.

— Но позвольте! — воскликнул Пляцентини. — Не говоря уже о том, что в ваших рассуждениях и подсчетах я вижу ряд неточностей, мне непонятно, где великаны могут жить.

Умбиликалис, приняв таинственный вид, сказал:

— Я не случайно привел Памир для сравнения с ними. Лагерь моих великанов находится в Индии, на границе с Афганистаном.

— Тэ-тэ-тэ!..не менее значительно сказал Пляцентини. — Вот оно что! Но ведь в таком случае вы работаете в компании с британским королем.

— Видите ли, немыслимо ведь такое грандиозное дело проводить без помощи государственной власти. Я организовал акционерное общество по эксплуатации великанов — называется оно, конечно, иначе. Только кормить их и убирать за ними чего стоит! В одной Индии — это лишь и возможно. Отбросы мы перерабатываем в топливо вроде кизяков, какие здесь, в России, делают крестьяне из навоза. Очень выгодно. Транспортируем вместо каменного угля в Европу.

— Ну, а еще как вы эксплуатируете великанов?

— Используем их живую силу, которая приводит в движение динамо-машины. Они этого конечно не замечают. Движения их настолько медленны и равномерны, что цепь, наброшенная на какой-нибудь палец, в течение нескольких дней приводит в движение машину. А когда они заметят цепь и сбросят ее, приняв за паутинку, мы успеем уже зарядить уйму аккумуляторов и забросить несколько новых цепей. Наши аккумуляторы распространяются по всему миру.

Американец снял ноги со стула и, наклонившись длинным туловищем вперед, заговорил со скорбными нотками в голосе:

— Если ваши человечки возбуждают у вас неприятные мысли, представьте себе мое положение. Великанам надоело уже сидеть. Они выросли. Что будет дальше? В значительной степени благодаря им за последнее время участились землетрясения. Наша планета для них мала. Они ведь могут всю ее опустошить и погубить. А вдруг еще появится потомство? Ужасно!

— Ужасно, ужасно! — как эхо повторил Пляцентини.

— И что обиднее всего, — продолжал Умбиликалис, — я их еще просветил, устроил им целый университет из фонографов.

«Я устроил им целый университет из фонографов»…

Валики вращаются медленнее любых переговоров о сокращении вооружений. И теперь великаны изучают биологию.

— Биологию?

— Да. Вообще они зашевелились и вздумали поразмяться. Вдруг они захотят исследовать всю Землю? Вообразите, на минутку, что, скажем, Памир вздумал бы сняться с места и совершить небольшую кругосветную прогулку. Представьте себе, какие города всмятку и «долины слез» оставались бы на пути его следования! Одну вылазку они уже совершили. И к чему это привело? — К двум землетрясениям, трем циклонам, нескольким антициклонам и другим стихийным бедствиям. Да. Я-то ведь знаю, как все это произошло. Великан направился к Ла-Маншу, точно я в угол комнаты к блюдцу с водой, и кисточкой смахнул первую попавшуюся ему кучку людей себе на предметное стекло…

Пляцентини искоса взглянул на янки.

— Не сомневайтесь, милейший, — продолжал тот. — Помните бурю, пронесшуюся недавно над Европой?

Увы! Мне ли не знать, когда я видел, как великан одного из плененных им людей распластал на стекле, окрасил точно бактерию синькой и сунул под окуляр микроскопа.

Итальянец быстро отвернулся к окну. Вероятно от волнения на его лице мелькнула и исчезла как судорога быстрая улыбка.

— Ну, а как же все-таки вы думаете избавиться от ваших великанов, представляющих несомненную опасность для человечества? — спросил итальянец, поворачиваясь к своему гостю.

— И сам не знаю. В случае их смерти можно конечно как-нибудь устранить отравление воздуха на несколько тысяч километров в окружности. Но чем убить? Что их возьмет? А их ярость в случае неуспеха? Я уже строил план переселения их куда-нибудь на другую планету. Но тогда они смогут когда-нибудь вернуться, напасть на Землю. А возможное крушение межпланетного снаряда? Ведь если они столкнутся с Луной, может выйти мировая катастрофа… А вдруг они превратятся в спутников Земли? Представьте себе дурацкое положение, когда два оледенелых остолопа изрядных размеров, болтая руками и ногами, будут вертеться вокруг Земли наподобие добавочных лун. Только тень будут на Землю бросать…

Пляцентини решительно поднялся и сказал:

— Ну, милейший коллега, будет вздор болтать! Мне уже слушать стало тошно. Скажите прямо, что вам нужно, мне время дорого.

Янки, вскочив и прижав руки к груди, вдруг поклонился так низко, что почти стукнулся лбом о стеклянную крышку ящика.

— Во имя науки простите мой обман, доктор! Я вошел с обманом, самозванцем. Но, клянусь, с самыми благородными намерениями. Вы как раз тот, кто мне нужен до зарезу. У меня есть просьба, большая просьба. Однако, удовлетворив ее, вы не только доставите колоссальное наслаждение мне, но и будете сами довольны. Я ее в нашем разговоре мимоходом уже высказал… но вы, видно, приняли это за шутку. Буду краток, тем более, что во время нашей беседы, которой я отнял у вас столько времени, мы, насколько я понял, в принципе разрешили вопрос о возможности выполнения этой просьбы. Итак, я умоляю разрешить мне предоставить себя целиком в ваше распоряжение для производства надо мной эндокринологических опытов. Разве это вас удаляет?

Вопрос был по меньшей мере излишен. Пляцентини достаточно живо выразил не только удивление, но и беспокойство, явно граничившее со страхом. Он поспешно отступил за свое кресло и, выглядывая поверх его высокой спинки, сказал:

— Выразитесь поточней и, если сможете, покороче.

— Извольте. Но вы напрасно меня опасаетесь. Если разрешите, я сяду подальше от вас. Вы не находите, что я слишком длинен? — Гм…

— Ну, вот видите! А я и подавно это думаю. Мой рост мне давно надоел. А особенно в последнее время. Я хотел бы укоротиться. И, заметьте, укоротиться не с косметической целью. Мои намерения гораздо серьезнее. Я хочу уменьшиться настолько, чтобы вы. скажем, могли меня унести с собой в кармане или по меньшей мере в саквояже. Для чего? — Не все ли равно, если это послужит для пользы науки. Ну, я скажу для чего. Я страстно хочу путешествовать, но не имею на это денег. А тут я буду путешествовать где и как хочу: в виде багажа, почтой, зайцем — в поездах, на аэропланах, на шляпах пассажиров, на пароходах — вокруг света… О! Не блаженство ли? Точно с шапкой-невидимкой. Не отказывайте! — умоляюще закончил Умбиликалис свою странную тираду. При этом он протянул вперед во всю длину руки, как бы с целью продемонстрировать, насколько они нуждаются в укорочении.