— Так и есть! — вскричала опять старуха, — что я сказала, тому и быть! Ну!..

— Как, — произнесла Ариадна, — завтра скучный день законного срока? Я и не думала, чтоб он так скоро подкрался ко мне; но завтра мы об этом и поговорим; а сегодня мне некогда думать о выборах мудрости и сердца; сегодня у меня торжественный обед и вечер, на которых вы, господа советники, также, я уверена, не откажетесь быть?

Советники почтительно поклонились и вышли.

— Кажется судьба предоставляет не сердцу Ариадны, а совету и народу, выбор Верховного Князя, — сказал один из них.

— Тем лучше, — отвечал другой. Выбор сердца редко удачен.

— Очень справедливо, — сказал третий Советник и разговор их прервался молчанием, которое в сем случае было знаком согласия.

— Приковать бы им языки! — захрипела старуха, долго молчавшая и слушавшая внимательно чтение. — И того-то не знают, что человека всегда выбирают по сердцу! Ну!

Мери хотела продолжать, но вдруг раздался звук вестового рога.

— Что это звучит? — спросила старуха.

— Какой-нибудь корабль приближается к острову.

— Посмотри-ка, Мери, в окошко.

— На всех парусах приближается к пристани!

Звук рога повестил еще три раза. Раздался выстрел; сторож на башне загремел вестовую песню.

— О, да это верно Эол! Сторож играет возвратную! — произнесла старуха, высунувшись из подушек.

Не успела она еще кончить сих слов, Мери не было уже в комнате. Она взбежала на находившийся в близком расстоянии от дома высокий холм, с которого видна была пристань. Взоры Мери устремились, на знакомый корабль, вступивший в оную. Грудь Мери взволновалась, в очах заблистали слезы; но лицо её сделалось бледно как воск; казалось, что сердце её готовилось к радостной встрече, а душа к новым огорчениям. Несколько человек спустились с корабля в ладью, приплыли к берегу и пошли по дороге ведущей к дому Эола.

Приблизясь к холму, на котором стояла Мери, они своротили к гроту Царицы. Раздались невнятные слова; но Мери вслушалась в знакомый голос; волнение чувств её усилилось. Невольно скрылась она за куст. Двое из проходящих, в обыкновенной легкой морской одежде, вели кого-то под руки. На неизвестном был накинут черный широкий плащ, а на голове, что-то в роде древнего рыцарского шлема, с опущенным забралом. За ними шел еще один.

— Север! Теперь можно выпустить голову из клетки! Пусть посмотрит на свет да затянется свежим воздухом!

— Хорошо! Пусть позабавится! — отвечал грубым голосом другой, отпирая замок ошейника и снимая с пленника шлем.

Едва Мери взглянула на лицо пленника, чувства ее оставили, она без памяти упала на землю.

На вопрос: каким образом рукопись Мартына Задека перешла ко мне в руки, я должен дать объяснение.

Во время бытности моей в г. Яссах приучил я к себе одного забавного Швейцарца, странствующего пирожника и кондитера. Однажды, опорожнив его корзинку и наслушавшись его горных песен, любопытство заставило меня спросить у него про известного всем столетнего Швейцарского предсказателя Мартына Задека.

— Мартын Цадэк? — вскричал он — ах мой добрый господин, да это мой предок! Я сам называюсь Вернер Цадэк. Мы ведем свое происхождение от Цадэка Мелэха; Цадэк колена Елеазарова, был Первосвященником при Сауле и возвел в царское достоинство Соломона. Потом, один из Цадэков был основателем секты Цадэкеев, противной секте Фарисеев. Он сказал: «не уподобляйся рабам, которые повинуются единственно из страха или награды; будь покорен без видов на выгоды и без надежды на вознаграждение трудов твоих.»

Вот, видите ли, добрый мой Господин, вся наша фамилия следовала этому правилу; и я также: вы приказали мне петь — я пою, нисколько не думая о том, что вы дадите мне по крайней мере один рубье за мои труды. О! Я бы вам рассказал слово в слово, славную историю 3448 года, которую писал Эрнст Родер, по сказаниям Мартына Цадэка, и которая, хранится в Золотуре, и известна под названием Рукописи Мартына Цадэка.

Очень понятно, что, я заставил швейцарца Вернера Цадэка рассказывать мне историю 3448 года.

И вот, потомок Саддукея, свято следуя правилу предка делать все без видов и вознаграждений, растянул свои ежедневные рассказы на целый месяц, нисколько не рассчитывая даже того, что его рожки и конфекты во время рассказов, таяли на моем языке и превращались то в рубье, то в башлык, то в крейцер, то в серебряный рубль и даже в махмудий и червонец.

Разумеется, что все рассказанное им не мог я передать слово в слово, ибо язык Вернера Цадэка походил на язык происшедший во время столпотворения и состоял из всех земных наречий. Из рассказов Вернера можно было бы составить несколько десятков томов, но я был столько осторожен, что выкинул из общей связи главного события 3448 года тьму вставок подобных пустой несвязной повести о Ариадне, которую читает Мери.

Вельтман.

Прошло несколько дней. Иоанна никто не видел, кроме доктора Эмуна и Филипа истопника.

Но в один из торжественных дней, в которые Иоанн имел обыкновение осматривать полки свои, Воевода охранных полков приказал доложить Властителю о готовности войск к смотру.

— Смотреть войска буду! — сказал он.

Когда узнали в Сборной палате намерение Властителя быть на смотре войске, толпы придворных взволновались и устроились для встречи его.

Только Блюститель Босфорании был одинаков во всякое время года. Он обладал твёрдостью и правотою души, не боялся туч, ибо знал, что громы и молнии столь же необходимы для природы, сколько страх и надежда для человека.

Иоанн вышел.

Он остановился посреди палаты, видя, что длинной ряд дневальных от всех охранных полков, по, обыкновению двинулся к нему на встречу для представлений.

На глаза Иоанна был надвинут зонтик, который скрывал лицо его.

— Все, все в нем переменилось! — сказал тихо Князь Любор Блюстителю Босфорании. — Я начинаю соглашаться с мнением придворного доктора. Сравните настоящего Иоанна с прежним. Он как будто нас не узнает. Смотрите, как остановился он, и ни слова дневальным, старшинам и сотникам, которые являются ему.

Блюститель молчал на замечания Князя Любора.

Когда дневальные представились, он подошёл к Иоанну и донес о благосостоянии Босфорании. После него придворный представитель приблизился и произнес:

— Правители трех областей просят о позволении представиться Государю Властителю!

— Зачем? — произнес отрывисто Иоанн.

— У него как будто чужой голос! — тихо сказал Любор Блюстителю.

Правитель области Горской подошёл к Иоанну:

— Народ поручил мне сказать: «Властителя мы почитаем как солнце, без которого темна была бы страна наша!»

Вслед за ним, подошёл правитель области Западной.

— Любовию и верностию ищем любви и покрова твоего, Властитель!

Наконец правитель Северной области произнес;

— В деснице Властителя Иоанна, благо народа области Северной!

— Зачем? — проговорил Иоанн.

— По твоему приказу, Властитель! — отвечали правители.

— Да… — произнес Иоанн, как будто вспомнив что-то; и пошел к выходу. Иэменской жеребец стоял уже подле крыльца; широкая грудь его вздулась, глаза сверкали; встряхнув головою и брызнув белою пеной, он взвился под Иоанном, когда золотая шпора дотронулась до щекотливого ребра его.

Ряды охранных полков тянулись по площади, как металлические зубчатые стены древнего Вавилона.

Молча подъехал Иоанн к воинам. Громкое воинское приветствие пронеслось по рядам.

— Лучше было бы узнать нам друг друга в битве! — произнес Иоанн.

Эти слова коснулись до слуха приближенных к Иоанну, и как эхо отозвались по всему войску.