Необузданная радость взволновала всех.

— Дай нам войну, Властитель! Дай нам врагов! — раздалось в рядах.

Иоанн казалось не ожидал подобных последствий от слов своих; но улыбку его все заметили. Молча объехал он ряды войск, и окинув ещё раз огненным взором полки, поскакал мимо дома Сбигора-Свида к дворцу.

Молва о словах Иоанна, произнесенных во время смотра охранных полков, переносилась уже из уст в уста, по всей Босфорании. Все взволновалось. Народ ходил по улицам, как будто лишенный уже спокойствия. Везде повторялось слово война все допрашивали друг друга: с кем? За что?

Люди, с раздраженным сердцем и неспокойною душою, ненавидящие тишину, радовались как духи тьмы падению человека.

— Столько десятков лет всеобщего мира! Что это за безжизненность! Кровь зацвела! Душа на дно осела! Пора взболтать! — восклицали они, и молодежь, у которой в голове настал уже новый век рыцарства, загремела оружием. Много прошло лет, но время которых доспехи воинские служили единственно для украшения стен, или хранились в воспоминание подвигов, современники коих не дышали уже ни злобою, ни любовью к себе подобным. Сорвав оружие со стен, юноши стали чистить его и острить.

Но мирные граждане и женщины с слезами внимали печальной новости. Все ужасы войны представились их воображению, а рассказы до того довели его, что многим представлялся уже неприятель, стук оружия и жертвы войны, плавающие в крови.

Между тем Иоанн возвратился во дворец. В сборной палате также начались толки. Рассеянные по всему пространству залы царедворцы и сановники сходились в отдельные кружки; казалось, что хаос стал разделяться и миры образовались. Каждая отдельная сфера имела свое солнце, которое разливало свет своих понятий и свои мнения на окружающих спутников своих. Люди тонкие и проницательные, от которых не укрывалось ни одно помышление Царя, ни один предмет тайных Государственных совещаний, предсказывали близкую, неизбежную войну, но не говорили с кем, хотя по всем чертам лица можно было заметить, что тайна вполне им известна.

Но всего любопытнее было слушать суждения некоторых светил ума и придворной прозорливости, которые, как кометы ходили по палате отдельно, и иногда только, приближаясь к какой-нибудь сфере, нарушали, важностью своею и силою слов, направление понятий её и мнений.

— Не предприятие ли изгнать Османов из Ливии, и очистить берег Восточного моря от глупых и бесполезных манжур и китайцев? — говорили догадливые.

— Может быть! — отвечали другие. — Но прежде должно подумать: куда выгнать их?

— Пустопорожней земли на полюсах еще довольно!

— Мало-ли необитаемых островов!

— Изобилующих землею и небом? Очень много! — прибавляли третьи.

Вошедший Верховный Попечитель просвещения, человек преклонных лет, в чертах которого выражалась чистая душа, а в очах светилась мудрость, прервал общие суждения. По докладу об нем, к удивлению всех, он был призван к Иоанну.

Властитель сидел в трудовом покое, перед круглым столом, в широких креслах, которые имели с боков откидные шкапики с полками, уставленными книгами. На надписях было видно: законы неизменные; уставы, или законы временные; определения случайные.

В комнате было пасмурно; занавесы были опущены; пред Иоанном стоял золотой кубок, как калицея, из которой пил сам Бахус, но время битвы с Гадаеном, Царем Индии.

— Что? — произнес отрывисто Иоанн, когда вошел Верховный Попечитель просвещения. После должных приветствий, Попечитель положил на стол свой бумажник и вынул из оного толстую тетрадь.

— Вот, Государь, предположение о некоторых преобразованиях по вверенной мне части.

— Ну?

Попечитель стал читать:

— Так как от истинных забот государства о первоначальном образовании сынов своих зависит единодушие их, единомыслие, любовь к власти попечительной о благе общем, любовь к отечеству и направление к одной цели, состоящей в силе, славе и спокойствии общем, то…

— То рассказать мне все вкратце! — прервал его Иоанн.

— Основные мысли принадлежат вам, Государь; я только распространил их для распоряжений. Вот собственноручная записка Властителя.

— Ну?

Попечитель читал:

1). Учредить Цензоров образования.

2). В учебных заведениях начинать учить сначала, т. е. не с азбуки, а с понятий предуготовительных о человеке и отношениях его к существу Всевышнему и к себе подобным. Понятие сии должны внушаться словесно. Для сего учредить основных учителей. Занимательными, лёгкими, рассказами они поселят в детях основание нравственности и любопытство к учению. Зная цель, всякий охотнее идет к ней.

3). Наблюдать, строгую справедливость и соразмерность в наградах и наказаниях.

Постепенность наград, от чувственных к нравственным.

Постепенность наказаний, от нравственных к телесным.

4). Разделять воспитанников на гениальных, полезных и обыкновенных. Учение для них различно: Где более доброй воли, там должно быть обращено более внимания.

Гениальных переводить в особенное заведение, где образование должно клониться к предмету главной их наклонности.

5). Подтвердить, чтобы в учебных заведениях девиц, занимались более образованием сердца и рукодельями свойственными женскому полу, а не утонченною подробностью науки; ибо ученая жена похожа на древнего Оракула, который говорит чужие мысли, языком непонятным, и сверх того, ни один еще народ, от создания мира, не нуждался в физиках, механиках, умствователях и авторах женского пола, а все вообще народы нуждались в добрых и благовоспитанных женах и матерях семейств.

— Вот, Государь, статьи, изложенные в проекте с подробностью и с распоряжениями по всем отраслям просвещения.

— Хорошо — отвечал Иоанн — я их рассмотрю сам.

— Теперь указ по части хозяйственной…

— Ну?

— По собственноручной же записке Вашего Величества.

— Какой?

— Вот она.

— Ну!

Попечитель просвещения читал:

1). Из всех сумм, назначенных на издержки, не осмеливаться делать щепетильной экономии, на счет выгод и удобств заведения.

2). Так как служба отечеству есть долг каждого в отношении своих сограждан; а жалованье не есть награда, даруемое Государством средство к приличному содержанию служащего; то, имеющий состояние, приносящее доходу более 4000 слав, не получает жалованья, а служит по желанию, по долгу и чести. Ибо, дачею денег тем, кои, в сущности, не нуждаются в них, государство истощает способы свои, для поддержания тех из сынов своих, которые принося способностями своими видимую пользу, требуют забот о удовлетворении их необходимостей….

— Конец-ли? — спросил Иоанн с нетерпением.

Попечитель просвещения остановился, посмотрел на Иоанна с невольным удивлением и произнес почтительно:

— Конец всему там, где угодно Властителю!

— Хорошо, на этот раз пусть будет конец здесь! — сказал Иоанн и поднес кружку к устам своим, как обрученный с Царицею Метеей.

— Вот список всем способнейшим и образованнейшим воспитанникам Босфоранских учебных заведений, готовым к выпуску. Властитель приказал представить их к себе; они в Сборной палате…

— В другой раз!

— Но они готовы к отправлению, по приказанию Вашему, Государь; угодно ли будет отправить их без царского совета и милости?

— Отправить! — вскричал Иоанн, и поставил на стол золотой кубок, так, что Лоригартен хлынул пенистой струей к верху, и как выброшенная на берег волна прокатился по проекту и по всем докладам Верховного попечителя просвещения.

— Что прикажете, Государь, делать с этими бумагами? — спросил он у Иоанна.

— Высушить! — отвечал Иоанн и встал со стула.

Смущенный Попечитель просвещения собрал бумаги и удалился.

— Совсем другой человек! — произнес Попечитель просвещения, входя в Сборную палату.

Его обступили и закидали вопросами.

— Иоанн переродился! — продолжал он. — Вот решение на все мои представления.

— Что это значит? Бумаги облиты? — вскричали все.