-Я благодарю вас! - улыбнулась Джулия. Она прижала цветы к груди. - Пусть они не претендуют на изящество роз, но мне они очень дороги.
-В Париже вы забудете о моем скромном подарке… Увы…
-Сколько бы цветов мне не преподносили, ваш букет будет занимать среди них свое истинное место, поверьте.
-Я счастлив, сударыня! - его прозрачные глаза сухо блестели.
-А в Провансе много цветов? - спросила Джулия тихо, все- таки отводя взор. Этот закат, негромкий разговор сближали их, придавали интимность любым словам, радовали сердце.
-Да, г-жа моя! Их огромное множество, яркие, сочные, прекрасные. Солнце юга вспоило их своим животворным светом, даруя нежные и страстные цвета! Моя матушка обожала наши гиацинты…
-А теперь … ваша матушка… Она умерла?
Де Арамисец тихо вздохнул.
-После гибели отца она не прожила и года. Я, увы, не был на отпевании. Меня не отпустили из Парижской духовной семинарии.
-Вы учились в семинарии? О, неужели!
Джулия никак не ожидала такого. Но, конечно, она почти не знала своего нового друга. И теперь все связанное с де Арамисец было наполнено для нее особым, жизненно важным смыслом!
Де Арамисец улыбнулся, но улыбка его отчего-то вышла несколько трагической.
-Я находился там с семилетнего возраста, сударыня, и очень хотел стать священником, но в двадцать лет я решил отложить церковную карьеру на несколько лет. Мне нужно было понять, чего именно я лишаюсь, став священнослужителем, ведь обратного пути для меня бы уже не было. Тяжкий путь Франциска Ассиского к святости никак не давал мне покоя. Ну и к тому же, мне очень хотелось узнать, что такого есть в мирской жизни, сожалея, о чем так мучаются некоторые из нашей братии. Военное поприще как никакое другое подходило мне для подвига в миру - я легко получил место в только что набранной роте королевских мушкетеров. Правда, до этого я год брал уроки фехтования у одного нашего брата, до пострижения бывшего корнетом гвардии короля Генриха. Он и научил меня некоторым недурным фехтовальным приемам, которые весьма пригодилось мне, когда я поступил в роту де Тревиля.
-Вы собираетесь вернуться в семинарию? - спросила Джулия дрожащим голосом. Ей стало так страшно и тяжело, словно в это мгновенье на ее плечи тяжело упала темная холодная ночь.
О, она не вынесет, если он станет священником, и она его потеряет, потеряет! Никто, никто не понимал ее так, как этот изящный, элегантный, но внутренне чрезвычайно рассудительный и целеустремленный человек. Иногда ей казалось странным, почему это происходило, но в тот же миг приходила отгадка - с де Арамисец она была самой собой. Прочие видели в ней только очаровательную дочку маркиза де ла Шпоро, будущую хорошую хозяйку богатого дома и скромную, набожную девушку, но она была не такой, вернее, не только такой! Джулия любила приключения, ее восхищало разнообразие в чувствах, действиях, характерах! Как она и призналась недавно Изабелле, рядом с де Арамисец она не знала, что от него ждать и это ее привлекало чрезвычайно! Иногда де Арамисец глядел на Джулию ангельски прозрачными глазами, ласково улыбался и говорил прелестнейшие комплименты, а иногда вдруг превращался в саркастического мрачного человека, слова которого истекали ядом, ловко замаскированного под мед! Но при этом он всегда оставался восхитительным собеседником, чей голос звучал мягко, даже когда слова жалили, как шершни!
-Нет, в семинарию я, конечно, уже не вернусь! - райской музыкой звучали его слова. - Хотя осталось еще восемь месяцев до назначенного срока, когда я могу еще вернуться и дать обеты вечной бедности, целомудрия и послушания.
-О, боже!
-Ad maiorem Dei gloriam!
-К вящей славе Божьей!
-О, да! Но теперь, после встречи с вашей милостью, я решил остаться мирянином.
-А если б не было нашей встречи, вы бы стали…
-Аббатом, сударыня, и, клянусь, неплохим. Не буду хвастаться, но моя выпускная проповедь “Христос посреди нас” вызвала только хвалебные отзывы. Отец Бернард собирался даже замолвить за меня словечко перед Его святейшеством епископом Парижским!
Жули испуганно прижала цветы к лицу и даже прикусила лепестки губами. “Я бы могла любить аббата! Господи, что со мной было бы! И счастья бы я не познала! Еще восемь месяцев, и церковь разлучила бы нас навсегда!” - подумалось ей, и мороз прошел по коже, как если б это на секунду было страшной правдой.
-Теперь я не буду священником, - повторил он твердо. - Но не пойти в семинарию я никак не мог.
-Почему? - вырвалось у Жули.
Де Арамисец, казалось, был доволен ее интересом.
-Я - младший сын рода де Арамисец. У меня было два старших брата. Один погиб совсем юным, я его не знал. Второй по закону наследовал баронский титул и наше поместье. Я должен был уйти, чтоб заслужить себе имя и обеспечить себя в дальнейшей жизни. Но теперь, после смерти брата, я - наследник поместья! Де Арамисец - славное имя, уверяю вас!
-Я верю, - прошептала она, глядя ему прямо в лицо влажными глазами.
-Знаете, сударыня, а ведь мне пророчили сутану аббата, потом епископа, быть может…
-Вы, я думаю, тщеславны!
-Нет, сударыня, вы ошибаетесь, потому что я очень тщеславен!
-Но вы - мушкетер!
-Я теперь останусь им.
-Расскажите мне о семинарии, прошу вас!
-Это не так уж интересно для столь хорошенькой головки! Рассказы о нашей семинарии отнюдь не развлекут вас!
-Прошу вас!
-Ну что ж…Об одиннадцати годах жизни всегда есть что рассказать. - Он помедлил, склонив голову набок, разглядывая уже темнеющее на западе беззаботное летнее небо. - Мне нравилось в семинарии, не скрою, госпожа моя, но было в учебе что- то лицемерное. Я видел братьев, как отец Бернар, например, которые были жестоки и нетерпимы, ставили провинившихся семинаристов коленями на острую ореховую скорлупу. Это очень больно, уверяю вас! Или заставляли смотреть на солнце, пока у брата не темнело в глазах и он не падал на землю, совершенно ослепленный. Глаза болели еще неделю, а ведь нужно было при этом еще много читать, выполнять письменные задания! И были те, кого отказ от мирской жизни мучил невообразимо. Я знал и тех, кто в нарушении всех наших канонов любил и был вынужден отказался от трагичной своей любви. Настоящих чистых душой, светлых отцов все- таки, конечно, было больше. Я безмерно уважал отца Оноре, моего большого друга, но и он был нетерпим…
Только когда стало совсем темно, г-н де Арамисец и Джулия вернулись в деревню. Недалеко от трактира к ним ¬из темноты метнулась чья-то тень.
-Черт возьми! - раздался возмущенный возглас де Батц. - Где вы были!? Уже близиться полночь, а вы все гуляете неизвестно где! Анри, вы заставили нас сильно волноваться! Черт знает, что с вами могло случиться в наши неспокойные дни! Между прочим, мы отвечаем за безопасность наших дам головой, вы помните, или напрочь забыли, что говорил нам г-н де Тревиль?
Де Aрaмисец и г-жа де ла Шпоро заговорщически молчали. Они в этот миг с восторгом обнаружили, что понимают друг друга с полуслова! Они были не прочь прогулять рука об руку всю эту тихую счастливую ночь, и только соображение, что друзья непременно отправиться на их поиски и невольно вспугнут их зародившееся доверие друг к другу, заставило их вернуться.
В трактире они расстались.
-Доброй ночи, г-жа де ла Шпоро! - тихо произнес де Арамисец. Он не отводил восторженного взгляда от ее лица, ища в его выражении подтверждения своим самым смелым мечтам.
-Доброй ночи, сударь!
-Вы идете, наконец, Анри? - проворчал де Батц. - Доброй ночи, госпожа де ла Шпоро!
-Доброй ночи!
Но улыбка ее, самой очаровательной, прелестной, элегантной дамы в Париже, была предназначена г-ну де Арамисец. Рядом с ним, остроумным, живым, ласковым и плескалось настоящее счастье для Джулии! Она едва могла дышать от восторга, когда он многозначительно пожал ей руку.
Изабелла читала молитвенник у открытого окна. У ее ног, свернувшись калачиком, уютно спал котенок. Джулия, открыв дверь их комнаты, без сил прислонилась к косяку двери. Изабелла подняла голову от книги, и серые глаза ее озорно блеснули.
