Восторгу ребят не было конца. Несколько раз повторили мы этот опыт. Полкан отлично сдал экзамен - искромсанную переднюю часть танка пришлось потом основательно подправлять, зато главная цель была достигнута.

С тех пор моего пса стали именовать по-новому: Полкан противотанковый.

...До сих пор у меня сжимается сердце, когда я думаю об этом удивительно умном животном, нелепо погибшем от случайного выстрела во время охоты на волков.

Край наш лесной, и, конечно же, жители Валамаза никогда не знали нужды в топливе: хватало бы только рабочих рук да было бы чем вывезти дрова из леса. Вот с этим-то дело тогда, во время войны, обстояло из рук вон плохо: тягловой силы не было. И тут однажды меня осенило:

- Федька,- сказал я брату, которому в то время шел уже тринадцатый год,- давай попробуем быков приучить к упряжке.

- Тоже сказал, быков. Как же это можно? Никому больше не говори - засмеют.

- Пускай смеются. А попробовать все одно нужно.

- Да ты что, в самом деле?..

Но я решил не сдаваться.

- Не хочешь - и не надо. Обойдусь. Мы тогда с Сашкой или с Женькой сделаем, если ты боишься.

Я бил наверняка: Федя не выносил, если кто-нибудь подозревал его в трусости. Он сразу же запетушился:

- А чего бояться? Маленький я, что ли?

Мы решили, что займемся сперва одним быком, самым свирепым, а когда с ним сладим, примемся за двух остальных.

И вот, преодолевая страх, мы осторожно подошли к стойлу огромного черного быка Степки. Это был великолепный экземпляр с могучей мускулистой шеей, почти квадратной мордой, увенчанной двумя короткими, словно отлитыми из стали, рогами.

Едва мы приблизились, как бык вдруг засопел, упрямо мотнул шеей и, дико сверкнув налитыми кровью глазами, угрожающе наклонил морду, будто изготовился к драке. Хвост его, обычно безжизненный, как плеть, маятником заходил из стороны в сторону.

Федя, шедший позади, тронул меня за руку и почему-то шепотом сказал:

- Стой, Ваня, дай я вперед...

- Погоди,- ответил я, тоже переходя на шепот,- погоди, я сам...

С этими словами я, чуть пригнувшись, тихонечко протянул быку хлеб, захваченный из дома. Во рту у меня пересохло, сердце неистово стучало, готовое выпрыгнуть из груди...

Бык, продолжая сопеть, недоверчиво, одним глазом взглянул на хлеб, замшевые губы его слегка дрогнули, на них повис клок пены. Потом он перевел взгляд на меня.

- Возьми, возьми, Степка,- произнес я, немного осмелев, хотя в общем-то ощущение у меня было далеко не героического характера. Все же я еще ближе поднес хлеб к бычьей морде.

- А ты брось ему,- шепнул Федя.

Я тотчас же кинул кусок с таким расчетом, чтобы он упал возле самой морды быка. Степка при этом чуть отпрянул в сторону, потом, не спуская с меня настороженно-свирепого взгляда, обнюхал хлеб.

- Возьми же, возьми, Степка,- ласково сказал я.

- Ну чего же ты, бери,- добавил Федя.

И как бы снизойдя к этой просьбе, бык начал есть наше угощение.

- Понимаешь,- восторженно внушал я брату,- теперь он уже нас знает и будет слушаться.

- Посмотрим,- рассудительно отвечал Федя. Он ведь все-таки был старше меня.

На следующий день мы снова навестили Степку. Все повторилось почти в той же последовательности, но на этот раз нам с Федей было уже не так страшно. Во всяком случае, я даже отважился осторожно прикоснуться к боку Степки, намереваясь его погладить, но тут же отдернул руку, потому что бык вздрогнул и молниеносно обернулся ко мне. Он явно не шел пока ни на какую фамильярность.

На пятый или на шестой день (а мы порой наведывались к нему дважды в сутки) Степка почти совсем перестал нас дичиться. Тогда мы решили приступить, наконец, к выполнению основной части нашего замысла. А так как днем осуществить его никак нельзя было, то мы стали действовать ночью.

Часа в два, когда наши домашние, да и все жители села, включая пожарного сторожа, были погружены в глубокий сон, мы с Федей, потихоньку выбравшись из избы, направились к скотному двору, прихватив крепкую длинную веревку. Никем не замеченные, проскользнули к стойлу ничего не подозревавшего Степки. Он сразу принялся жевать протянутый мною хлеб, но вдруг остановился, недоуменно мотнул раза два мордой: это Федя, как было условлено, накинул ему веревочную петлю на рога.

- Ешь, Степка, ешь, ну, ешь же, Степочка,- ласково приговаривал я, стараясь отвлечь быка от неприятного ощущения, которое он, по-видимому, испытывал.

Бык успокоился, продолжал жевать. Тем временем я тихонечко освободил его от привязи, удерживавшей его в стойле. Загремевшую было цепь я тут же крепко зажал в кулаке, опасаясь, что Степка сейчас же рванется на свободу, но он жевал себе и жевал, не трогаясь с места. Дав ему доесть, мы с Федей стали осторожно тянуть его из стойла - я цепью, брат веревкой.

- Пойдем, пойдем, Степа, пойдем, дорогой,- увещевали мы его.

Бык сперва потоптался на месте,- конечно же, наших с Федей усилий было недостаточно, чтобы принудить его выйти. Потом он вдруг всем корпусом подался назад и сам вышел из стойла; спокойно перебирая копытами, он покорно пошел за нами.

- Федька, гляди, пошел же,- задыхаясь от восторга, шепнул я, готовый расцеловать быка.

- Вижу,- солидно ответил Федя,- да ты смотри, цепь-то крепко держишь?

Мы вышли во двор фермы. У забора, среди буйных лопухов, еще с весны стояли облюбованные нами розвальни. В них мы и решили запрячь Степку.

Почему в сани? Очень просто. Опасаясь, что, очутившись в упряжке, бык может понести, мы надеялись, что в санях по сухой земле ему будет куда тяжелее нестись, чем в телеге.

Мы благополучно довели Степку до розвальней. Он совершенно спокойно дал себя крепко привязать к саням, хотя весь вид его выражал полнейшее недоумение.

И вот мы уселись в сани. Оба крепко зажали в руках вожжи, натянули их, и я сзади слегка тронул быка кнутовищем, приглашая двинуться вперед. Степка стоял не шелохнувшись.

- А ты дай ему как следует,- сказал Федя.

Я размахнулся и ударил Степку. Одновременно брат, слегка приподнявшись, дико выкрикнул:

- Эге-ге-ей!..

И тут безразличие мгновенно оставило Степку. Он вздрогнул, хотел бежать, но почувствовал, что какая-то сила держит его, не дает двигаться. Бык возмущенно замычал, заметался из стороны в сторону.

Потом, тяжело сопя и задыхаясь, он наклонил голову и со страшной силой ринулся прямо на забор, мгновенно рухнувший под этим жестоким напором. С бешеной скоростью Степка помчался по широкой сельской улице. Сани высоко подпрыгивали на ухабах.

Я до сих пор не могу без внутренней дрожи вспоминать эту дикую скачку... Натянутая, как струна, веревка внезапно обмякла, самого меня вместе с санями сильно подбросило, и тут же я почувствовал, что куда-то проваливаюсь. В одно мгновение я очутился на дне заброшенного колодца. Федя упал в канаву. Он не сильно ушибся, но очень испугался за меня. Быстро поднявшись, брат взбежал на пожарную вышку и что есть силы ударил в колокол...

Первым на тревожный набатный звон кинулся пожарный сторож с криком: "Где горит?" Захлопали двери по всему селу, и люди бегом устремились к пожарной вышке.

Меня с трудом вытащили из колодца. Я получил несколько ссадин да основательный ушиб, от которого ныла спина и звенело в ушах. Кроме того, сильно были поцарапаны босые ноги. Но ни с чем нельзя было сравнить охватившее меня отчаяние от того, что наша затея, так тщательно подготовленная, с треском провалилась. Я отлично понимал, что нам с Федей не миновать теперь крепкой взбучки и от матери, и от председателя колхоза. Но горше всего было сознание позора.

Мать, однако, нас не ругала. Она была еще более напугана, чем я. Когда меня, истерзанного, в разодранной одежде, извлекли из колодца, она с плачем кинулась ко мне: