Богданова О.А.: Да, конечно. Я эту тему еще не продумывала, но на вскидку могу сказать. Практически во всех романах зрелого Достоевского есть этот негативный мечтатель.

Например, Раскольников, он — по сути, мечтатель, но и нравственная деградация налицо.

Хоружий С.С.: Нет, здесь очень легко соскользнуть. Когда мы находимся в литературоведческом дискурсе, потерять антропологическую строгость легче легкого. Вы же говорили о Раскольникове как о картезианском человеке, человеке, который рассуждая рационалистически, выстраивая свое сознание как сознание Человека безграничного, картезианского человека, приходит к своей знаменитой наполеоновской идее и ее реализует.

В терминах антропологического диагноза это совсем другой диагноз.

Богданова О.А.: Да, тут очень сложно. Героев позднего Достоевского нельзя определить однозначно. В них есть и то, и другое.

Хоружий С.С.: А это не сводит на нет наше с вами предприятие антропологической диагностики? Мы поставили один диагноз, а затем сказали, что и любой другой ему тоже можно поставить?

Богданова О.А.: Нет, это не совсем так, конечно. Просто о «мечтателе» у позднего

Достоевского я еще не думала. Это тема для следующего исследования. И то, что я сейчас говорю об этом, это весьма приблизительно. Мечтательность у героев позднего Достоевского есть, но она там только одна из граней. У раннего Достоевского мечтательность — основная краска, а у позднего — одна из нескольких красок в образе, не основная. А главное, что оценка мечтательности там уже совсем иная.

Хоружий С.С.: Я бы к этому добавил следующее. Здесь кстати был упомянут герой

Достоевского Шатов, славянофил. Был один конкретный род мечтательства — славянофильство, к которому был причастен сам Достоевский. И здесь возникает та самая сложность. Это существенные моменты его собственного мира, и сам внутри себя он не вынес такого диагноза. К взглядам Шатова он сам причастен. И дать полное разоблачение

Шатова означало бы дать разоблачение собственных позиций. Этого мы все таки не найдем.

Богданова О.А.: Отождествлять взгляды Достоевского-публициста и взгляды Шатова, конечно, нельзя. Там есть достаточно существенные различия. Но есть и определенная близость. Но если так говорить, то Достоевский причастен в той или иной мере ко взглядам всех своих героев. А что касается славянофильства как мечтательства, то Достоевский дал ему довольно резкую характеристику как мечтательству в «Петербургской летописи» 1847 года. Там есть о славянофилах в негативном духе.

Хоружий С.С.: Во всяком случае, тема эта большая, и суждения Достоевского 1847 года это не то, что его суждения 1877 года.

Вопрос из зала (№ 1): Как Вы думаете, Достоевский нашел грань между конструктивным смысложизненным мечтанием человека и деструктивным, бесовским мечтанием?

Хоружий С.С.: Мне не очень ясен словарь, который вы употребляете. По-моему, он расходится у Вас со словарем доклада. В докладе какой-то позитивной и конструктивной формации мечтательства не выделялось. Тогда бы это было уже не мечтательство.

Продолжение вопроса: Но что-то было сказано. В таком духе были произнесены слова.

Богданова О.А.: У раннего Достоевского романтическая мечта всегда воспринимается в положительном духе. Мечтательный мир в романтизме выше мира эмпирической действительности. Но надо сказать, что Достоевский ушел от этого. Он фактически не говорил о мечтательстве в положительном смысле. Хотя идеализм «Петербургской летописи» в смысле, как вы сказали, проективной виртуальной деятельности, он воспринимался положительно. Но практически во всех произведениях, где говорится о мечте, где употреблено слово «мечтательство», оно употреблено в смысле фантазерства по

Шиллеру.

Продолжение вопроса: А мечты, связанные с реальным смыслом жизни человека?

Богданова О.А.: Но это уже не мечты. Он не называл это мечтами.

Хоружий С.С.: Так мне и представлялось. Здесь мы выходим за пределы этого типа.

Вопрос из зала (№ 2): Спасибо за очень интересный доклад. Я хотел попросить вас прокомментировать высказывание одного современного и весьма одиозного писателя, который сказал, что Достоевский нашел уникальные образы героев, но не нашел, чем их занять, поэтому они бесконечно исповедуются друг перед другом. То есть круг героев

Достоевского достаточно ограничен, у него нет героев из широких масс, из крестьян. Мысли его героев мало связаны с мироощущением тех людей, которые в большинстве населяли страну. Не есть ли это результат того, что в философии Достоевского нет ничего постоянного? Мироощущение героев очень оторвано от мироощущения больших народных масс.

Хоружий С.С.: Очень дискуссионно то, что вы говорите. Уже тогда, когда романы

Достоевского появлялись, общественное сознание России признавало, что рисуемые там типы сознания, принадлежат России, что романы эти о российском современнике, о читателе.

Они немедленно опознавались как с подлинным верные. Не очень ясна претензия. Вы ее возвели к словам какого-то современного, не названного вами писателя, но на самом деле это высказывание кажется пережитком какого-то классового социального марксистского подхода прежних времен. Причем тут широкие массы? Мы говорим об антропологии. И в качестве антропологических, да и идейных суждений типы Достоевского были признаны как необычайно характерные для того общества и для того времени, когда они появлялись. Они сразу воспринимались как очень характерные, взятые из жизни. Так что ваш тезис непонятен, если не иметь в виду позабытый уже ход марксистской мысли: а вот если бы мужик взял и прочел, он бы не признал героев Достоевского близкими к его жизни. Другой логики, в которой мог бы возникнуть ваш аргумент, я просто не вижу.

Продолжение вопроса № 2: Но все-таки в философии есть что-то постоянное?

Хоружий С.С.: Что значит «постоянное», что вы имеете в виду?

Сержантов П.Б.: Мне показалось, что это вопрос о первоначале в философском смысле, о какой-то первостихии, из которой все строится. Например, если в одном случае это атом, материя, то в другом случае это Бог. А у Достоевского есть такое?

Хоружий С.С.: То есть это вопрос о популярных типах мировоззрения?

Богданова О.А.: Но я с этого и начала свой доклад. У Достоевского это начало —

Человек. В 1839 году Достоевскому еще 18 лет, и он пишет в письме брату: «Человек есть тайна, … и ежели будешь ее разгадывать всю жизнь…», — с этого я начала доклад.

Достоевский и к Богу приходит, разгадывая тайну человека. Сначала у него Христос — герой человечества (я приводила тоже этот пример). Он приходит к Богу, тыкаясь в разные пределы

Антропологической границы — в «Двойнике» он нащупывал уже онтическую топику границы, — я просто об этом не говорила, и виртуальную. Он ведет свой поиск.

Антропологические границы всегда присутствуют в любом времени. Только в определенную эпоху что-то доминирует, а что-то неотрефлектированно. Просто Достоевский начинает это исследовать.

Хоружий С.С.: Сама категория, сам термин «доминирующая» предполагает уже выход с уровня антропологии на социальный уровень. Есть социум, и в нем доминирует такой тип, то есть больше представителей данного антропологического типа. Но само «больше» — это уже социальная характеристика, на социальном уровне, когда мы говорим об обществе.

Богданова О.А.: То, что доминировала формация человека безграничного в эту эпоху, не противоречит тому, что Достоевский мог исследовать другую формацию. Представление о виртуальной Антропологической границе появилось в Романтизме, но этот тип не был тогда доминирующим. Но этот тип уже был достаточно очевидным, на мой взгляд.

Дмитрий Щукин: Здесь, наверное, можно говорить о том, что человек в течение жизни испытывает определенные метаморфозы, то есть что доминирующая формация может меняться в течение жизни. Мечтательность более характерна для юности, а в детстве можно говорить об игривости, виртуальности.