антропологии предельных антропологических проявлений. Так что такие априорные

опасения возникают, и я очень надеюсь, что доклад их рассеет. Передаю слово Анатолию

Валериановичу.

Ахутин А.В.: Спасибо, Сергей Сергеевич. Мои размышления возникли тогда, когда

Сергей Сергеевич сделал свой доклад год назад. Конец этого доклада звучал так: «Теперь

мне пора заканчивать доклад и мне жаль, потому что осталась нерассказанной одна очень

конкретная тема, а именно — соотношение синергиной антропологии и философии. Это как

раз та тема, в которой Анатолий Валерианович оппонировал бы мне самым активным

образом».

Мало того, что тогда я был предположен в качестве оппонента, но теперь я еще и

спровоцирован в качестве оппонента. Но я постараюсь на провокацию не поддаться вот в

каком плане. У нас с Сергеем Сергеевичем отношения складывались вроде бы диалогически,

но в качестве диалогических они как раз и не складывались. У меня возник смешной образ:

мы как два кота, которые нападают друг на друга, производя много пассов и звуков, не

бросаясь при этом друг на друга. Я думаю, что бросаться не буду, но признаюсь, что

подтекст моего доклада полемический. И я мог бы даже согласиться с тем, что спор идет о

том, что такое антропологический поворот, что такое стратегия границ и пределов — некая

модель, которую придумал Сергей Сергеевич или философия не в качестве какой-то

отвлеченной спекуляции? В моей картинке философия это метасофия, т. е. выход за

определенность того мира, в котором живет человек в каждую историческую эпоху. Седьмой

пункт моих тезисов, который не вошел в рассылку, посвящен тем моментам, которые я

оспариваю. Я оспариваю метод синергийной антропологии, как он выстроен в докладе

Сергея Сергеевича. И чтобы сказать все сразу, я вот что могу отметить по этому поводу: и

структурализм, и постструктуралистские методики типа Фуко, и в том числе собственная

работа Сергея Сергеевича сконструировать антропологически неклассические вещи

абсолютно классическим образом, а именно картезианским. Картезианство не входит здесь в

модель, но в метод работы исследователя. Картезианство здесь сказывается в одном

важнейшем пункте — между моделью и ее строителем есть принципиальное различие. Это и

есть превращение традиционного картезианского разделения на субъект и объект. Субъект

по имени Фуко строит модель по имени «Человек». Это разделение сказывается, и у меня

даже есть две фразы из доклада Сергея Сергеевича, которые для меня представляют

некоторое кричаще противоречие внутри себя. Но об этом я скажу попозже.

Смысл моего обращения к философии как антропологии не в том, что все сделано в

философии. Разумеется, не в этом, но в методе. Радикальная трансформация понимающего и

изобретающего способа работать у человека по отношению к себе и к миру и радикальная

трансформация этого способа принадлежит философии. Философия спекулятивна ровно в

той степени, в какой спекулятивно, скажем, размыкание в том смысле, который вкладывает в

него Сергей Сергеевич. Но этот выход за пределы будет либо декларативен, либо эзотеричен

в виде каких-то практик, если он не будет радикальной трансформации моего способа

мыслить, строить, изобретать, видеть. Мы будем строить все те же картезианские модели, но

только более усложненные. Это будут модели картезианские в самом широком смысле, в

смысле науки нового времени. То, что предлагается, я бы назвал «антропологической

инженерией». Это полностью в духе картезианства нового времени. Философия выдвигается

мной как способ и школа радикальной критики того, как человек видит, мылит и понимает.

Я могу свести это наше разногласие в одну фразу. Сергей Сергеевич в своем докладе

привел цитату: «Крупнейший православный богослов нашего времени митрополит Каллист

Уэр сказал так: «то, что мы называем кризисом окружающей среды на самом деле есть

кризис в человеческом сердце». Я полностью воспроизвел бы эту фразу, заменив лишь одно

слово: на место сердца я поставлю ум. И это буде сближение и расхождение. Никто не будет

возражать, что глупое сердце — это плохое сердце как и бессердечный ум. То есть между

ними есть какое-то тайное общение. Это и есть для меня та точка, где они расходятся и

полемизируют друг с другом. Этот ум и есть философская спекуляция и, с другой стороны,

предельное отстранение о того, во что я всем сердцем и умом вписываюсь. А если это

бессердечный ум, то мы имеем все ту же самую инженерию и больше ничего. Значит эта

двуточечная эксцентричная связка описывает для меня этот конфликт таким кратким и

острым способом. Теперь я перехожу к своему докладу.

Хоружий С.С.: Можно сразу попросить пояснения. Я не увидел, как ты очерчиваешь

конфликт. Это конфликт между чем и чем?

Ахутин А.В.: Между сердцем и умом.

Хоружий С.С.: Картезианский подход и есть тот бессердечный ум?

Ахутин А.В.: Не только. Любой бессердечный ум становится простой инженерией,

техникой и больше ничем. Античный ум может быть таким, како-то арифметикой и т д.

Хоружий С.С.: А какое это имеет отношение к моему докладу?

Ахутин А.В.: Вспомни мое основное возражение. Оно указывает на различие между

моделью, которую ты строишь и в которой все в порядке, и тем как ты это строишь.

Хоружий С.С.: Это понятно, но причем тут владыка Каллист? Возражение понятно,

но как это связано с различением ума и сердца?

Ахутин А.В.: Расхождение с тобой я описал в крайних и полемических тонах для

того, чтобы обнаружить позитивную точку уже не расхождения, а внутреннего и значимого

для нас разноречия и даже разных существ, живущих в человеке. Это позитивные вещи. Тут

уже не полемика, а внутренний спор. Это то, где коренится позитивная сторона того, что мы

изобразили как полемику.

Хоружий С.С.: Так а сердце тут все-таки причем?

Ахутин А.В.: При том, что это не ум. Больше я пока ничего не говорю.

Это что-то другое. Ты приводишь слова Каллиста Уэра. А я говорю, что сказал бы вот

так, не отрицая. Тут мы и соглашаемся, и расходимся. Для меня проблема такова: как

соотносятся друг с другом ум и сердце. Что такое сердце и что такое ум? Основная линия

моего доклада — это критика того, что в твоем докладе называется разумом. Для меня это

вообще не разум и не рассудок, а что-то еще. Когда ты говоришь, что культ разума граничит

с безумием, я выставляю против этого три возражения. Во-первых, культ по отношению к

разуму — это абсолютно неразумное отношение. Действительно, безумие возникает, когда

разум возводится в культ. Разум — это не та вещь, по поводу которой осмысленны культовые

отношения.

Хоружий С.С.: А «de est raison»?

Ахутин А.В.: Совершенно справедливо. Но ведь совсем несложно увидеть разницу

между тем, как разум понимается в философии, и что из него могут сделать деятели разных

социальных революций. Если мы все, что в человеке имеется, будем понимать через их эти

чучела, тогда вообще ничего не останется разумного. Это нужно различать, потому что это

разные вещи, иначе у нас будет только спор и больше ничего. Это, конечно свидетельствует

только о том, что очень мало мы с тобой спорим.

Хоружий С.С.: Ты все-таки продолжай нить своих рассуждений без меня.

Ахутин А.В.: Я хотел начать с напоминания некоторых основных положений

синергийной антропологии, касаясь некоторых ключевых точек которой, я и построил свой

доклад. Я напомню только две точки. Синергийная антропология строит модель человека, который понимается как ядро общего эпистемостроения в гуманитарной сфере. Положив это ядро в основание, можно построить, как говорит Сергей Сергеевич, трансдисциплинарную и пандисциплинарную