2. Атташе посольства СССР в Испанской республике Лев Лазаревич Никольский, Мадрид, Испания, 19 января 1937, полдень

— Ситуация под контролем, — еще раз повторил Никольский. Его нервировала взвинченная, "истерическая", обстановка, царившая в посольстве, но сказать этого вслух он не мог.

Во-первых, старший майор Государственной Безопасности Никольский прекрасно понимал, что в сложившихся обстоятельствах посол не мог не нервничать. На Полномочного Представителя СССР в Испанской Республике давила Москва и, возможно, не просто "Москва", а сам "хозяин". А во-вторых, Никольский знал — и, вероятно, лучше всех присутствующих — кем на самом деле являлся Марсель Розенберг. Впрочем, командарму Якиру это, по-видимому, тоже было известно. Никольский уже успел обратить внимание, как выстраивает свои отношения с послом командующий армейской группой. Весьма неординарно, следует отметить, и где-то даже изящно.

"Умеет, — отметил про себя Никольский. — Недаром на ПУ РККА выдвигался… Не солдафон…"

— Итак, — Розенберг был высок и хорошо сложен. Двигался легко. По-русски говорил без акцента, хотя родным языком для него был то ли польский, то ли немецкий. Биография его не афишировалась, и даже сотруднику НКВД Никольскому трудно было судить, что в ней правда, а что ложь. Но то, что этот европейски образованный и аристократически воспитанный человек уже двадцать лет выполняет весьма деликатные разведывательно-дипломатические миссии высшего партийного руководства, он знал.

— Итак, — разумеется, это был вопрос, хотя и не обозначенный интонацией.

— Ситуация под контролем, — ответил Никольский.

— Я бы хотел услышать более определенный ответ, — сказал от окна командарм. Он простецки присел на подоконник и следил за разговором оттуда.

Сидел, крутил в пальцах спичку. Спокойный, внимательный. Слушал, демонстрируя отменную выдержку, но тоже нервничал. Теперь вот заговорил.

— Проводится работа по агентурному вбросу информации, компрометирующей троцкистов вообще, и ПОУМ в частности, — Никольский решил, что в нынешних обстоятельствах наиболее уместна такая — несколько "казенная" и обезличенная по форме речь. — Намечены и осуществляются оперативные мероприятия, направленные на недопущение…

— Лев Лазаревич! — неожиданно улыбнулся Розенберг. — Не надо "мероприятий"! Скажите лучше, как вы считаете, ПОУМ выступит? Я имею в виду вооруженное выступление.

— При определенных обстоятельствах, несомненно, — врать не следовало. Розенберг и сам, наверняка, умел "читать" расклад сил.

— Почему же они не выступили до сих пор? — спросил Якир.

— Потому что существует мнение, что вооруженное выступление будет на руку националистам, — Никольскому не хотелось этого говорить, но в этом кабинете трескучие фразы из передовицы "Правды" не пройдут. Другой уровень осведомленности и ответственности, да и власти…

"Власть кружит головы? Хорошо, если так…"

— Ну, что ж, — кивнул Розенберг. — В этом заключено гораздо больше правды, чем нам хотелось бы.

Знать бы еще, что он имел в виду…

— Да, — согласился Якир. — Это серьезный довод. Одно дело сломать их сразу и бесповоротно, и совсем другое — ввязываться в долговременный вооруженный конфликт.

— Красной Армии в нынешних обстоятельствах делать этого категорически нельзя, — Розенберг отошел к письменному столу и открыл портсигар. Курил он, как заметил Никольский, не папиросы, а сигареты. Он и вообще выглядел европейцем, вел себя как европеец, говорил, одевался… Возможно, и думал. Портрет дополняла молодая жена — фактически официальная любовница — красавица-балерина Марьяна Ярославская.

— Как долго будет себя сдерживать руководство ПОУМ? — спросил он, закуривая.

— Будет зависеть от того, как поведет себя компартия, — сразу же ответил Никольский. — Чью сторону займут анархисты. Что скажет завтра на суде в Париже Зборовский…

"Или кого еще арестуют в Москве…" — но этого Никольский, естественно, вслух не произнес. Он много лучше других представлял себе, что сейчас происходит в Москве. Знал, например, что второй открытый процесс над троцкистами, который должен был состояться еще в декабре, так и не состоялся. Но и это, если подумать, ни о чем еще не говорило. Теперь могло случиться все, что угодно. Абсолютно все…

— Много переменных, очень сложно предугадать, кто и как вмешается в развитие событий, — вот что он сказал вслух.

— Я приказал не вмешиваться в дискуссии и держать видимость нейтралитета, — Якир потянулся было к карману — хотел, наверное, достать папиросы — но руку остановил на полпути. Сдержался. — Нам открытый конфликт ни к чему. Во всяком случае, не сейчас.

— Согласен с вами, Иона Эммануилович, — аккуратно выдохнув дым, подал свою "реплику" Розенберг. — Троцкий, к слову, тоже старается сгладить конфликт. В "Вестнике оппозиции" громы мечет, но в шифротелеграммах просит "товарищей из ПОУМ" не спешить, чтобы, как он пишет, "не погубить дело революции".

"Интересно, — сделал заметку Никольский. — Это он специально мне намекнул, что и помимо меня каналы имеет?"

— Террор, однако, на убыль не идет, — возразил он.

— А террор к делу не пришьешь, — усмехнулся в ответ Розенберг. — Никто ведь ответственности на себя не берет.

— Да, — кивнул Якир. — Не эсеры…

— Не эсеры… — задумчиво повторил за Якиром Розенберг. — В восемнадцатом году…

Никольский знал, что происходило в 1918 году, но он был не Дзержинский, и заходить так далеко, как зашел "Железный Феликс", себе позволить не мог.

— Мы работаем над этим вопросом, товарищ Розенберг, — сказал он.

"Но повод просто замечательный…"

— Однако, — добавил Никольский, едва только уловил искру понимания, промелькнувшую в глазах посла. — Пока мы не создали более благоприятных обстоятельств… было бы крайне желательно, чтобы товарищ командарм 1-го ранга переговорил с военным руководством поумовцев и вообще с военными… Выехать с инспекцией в войска, произнести речь…

— Неплохая идея, — согласился Якир. — Но в данной ситуации мой выезд в войска может быть интерпретирован в отрицательном смысле.

— Повод можно создать, — осторожно возразил Никольский, видя, что Розенберг не вмешивается. Покуривает у письменного стола, слушает, но молчит.

— Например? — а вот Якир, судя по всему, воодушевился, он увидел путь к реальному действию и готов был осуществить его в разумных, разумеется, пределах.

— Под Саламанкой возник тактический тупик…

— Вечная ничья, — усмехнулся Якир. — Но мы, я думаю, способны переломить ситуацию, и мы ее переломим.

— Вот и повод, — осторожно предложил Никольский. — Там как раз сильны позиции ПОУМ и Дуррути.

— Повод неплох, но недостаточен, — покачал головой командарм. — В военном отношении Мерецков вполне способен справиться с ситуацией и без моего вмешательства. Люди это знают.

— Может, посещение госпиталей? — предположил тогда Никольский.

— Для командующего армейской группой повод мелковат, — вмешался в разговор Розенберг. — Но туда едет с концертом Виктория Фар, и это меняет дело.

— Виктория Фар… — ну, Якир не мог не знать, что она в Испании. В армии только о ней и говорили, но, видимо, ему такой вариант в голову не пришел.

— Сегодня она выступает в Мадриде, — сказал между тем Розенберг. — А вы… ведь может случиться, что вы были заняты, Иона Эммануилович? Командующий — человек загруженный… Мы с Марьяной примем ее здесь, а послезавтра вы могли бы встретить ее на концерте… Где она выступает? — повернулся он к Никольскому.

— В госпитале Эль-Эспинар, товарищ Розенберг, — сразу же ответил Никольский. — Это как раз Саламанкское направление.

— Ну, вот и повод, — кивнул Розенберг. — И госпиталь, и направление, и мадемуазель Фар.