"Вот так…" — Вильда сделала еще один аккуратный глоток — она пила прямо из бутылки — и, оставив в покое кирш, закурила французскую сигарету "Сейтанес".

Было семь часов утра.

"Время", — она встала из кресла и подошла к письменному столу Баста, на котором имелся телефонный аппарат. К счастью, на континенте телефонные линии работали исправно. Мюнхенская барышня связалась со своей венской коллегой, и связь установилась в считанные минуты.

— Господин Либих? — спросила Вильда, когда в Вене ответили.

— Да, — слышимость была отличная, ей казалось даже, что она ощущает дыхание собеседника.

— Я звоню вам по поручению, Себастиана фон Шаунбурга, — сказала Вильда.

— Я весь внимание, — откликнулся мужчина.

В следующие минуту или две Вильда "с точностью до запятой" — как и учил ее когда-то Баст — изложила услышанную от супруга "просьбу к издателю"..

— Да, госпожа, — подтвердил "господин Либих". — Я все понял и сегодня же займусь делами господина Шаунбурга. Будьте только любезны, повторите, какие именно страницы рукописи нуждаются в повторной вычитке?

— Двадцать третья, — повторила Вильда, — двадцать девятая, с тридцать второй по тридцать шестую, сорок первая и пятьдесят третья.

— Отлично, — сказал на это голос из Вены. — Теперь я уверен, что не ошибусь…

Следующий звонок был в Париж…

Вообще-то ей было безумно интересно узнать, чем занят Баст на самом деле. То есть, она нисколько не сомневалась в том, что ее муж пишет статьи для газет, как и в том, что он офицер Службы Безопасности.

"СД", — аббревиатура эта не вызывала у Вильды ничего, кроме презрительного раздражения, хотя она и понимала, — не малый ребенок — что людей в черной форме со сдвоенными молниями в петлицах следовало если и не бояться, то, во всяком случае, опасаться. Репутация у Службы Безопасности была весьма своеобразная, и Вильду, если честно, беспокоило, что Баст служит в ведомстве герра Гиммлера.

Ее утешало лишь то, что, насколько ей было известно, — а у Вильды не нашлось повода не верить супругу на слово, — Себастиан фон Шаунбург не занимался такими отвратительными вещами, как преследование евреев или инакомыслящих, а работал в разведке, что, конечно же, многое меняло в ее отношении к месту его службы. Однако интересовало Вильду совсем не то, чем конкретно занят Баст в Гестапо. В конце концов, многие мужчины не посвящают жен в подробности своей "трудовой деятельности" — зачастую скучные и неинтересные, если уж не секретные. Мир работы, традиционно, был отделен от правильных немецких женщин плотной завесой недомолвок, умолчаний и исключений. И хотя Баст был не таков — по крайней мере, теперь — чтобы утаивать от Вильды то, что можно было бы рассказать, не нарушая служебных инструкций и режима секретности, она вполне могла обойтись без этих темных тайн с Принц-Альбрехтштрассе. Но с некоторых пор Вильда начала угадывать в жизни Баста некую иную ноту. Нечто странное, и как ей чудилось, никак не связанное с его повседневной — открытой и тайной — жизнью. Это была как бы тайна за тайной, секрет в секрете, отзвук чего-то большего, чем обычные "мужские глупости", эманация другой жизни, в которую, как это ни странно, похоже, были посвящены и Кайзерина, и Виктория, и ее сумасшедший от ногтей до макушки любовник Раймон Поль, которого Баст называл на баварский манер Райком. Вот в эту тайну Вильда хотела быть посвящена, но любовь и воспитанная с детства дисциплина не позволяли ей проявить в этом вопросе даже самую минимальную активность. То, что должно, сделает когда-нибудь в будущем сам Баст.

"Или не сделает… если у него есть для этого веские причины…"

Она все еще сидела в кабинете мужа, когда почтальон принес в имение телеграмму от Кайзерины… Кейт была ранена, но жива и быстро поправлялась.

5. Раймон Поль, Сарагоса, Испанская республика, 15 января 1937 года, вечер

Усталость начала сказываться даже быстрее, чем он ожидал. Виктория, после концерта казалась возбужденной и полной сил, но жила, по-сути, — взаймы. С утра не могла поднять голову, и полдня ходила, как в воду опущенная, вялая и анемичная, как после тяжелой болезни. К вечеру, обычно, приходила в себя, быстрее — если назначен концерт. И на сцену выходил уже другой человек, другая женщина… Яркая, полная жизни…

"Дива".

Испанские гастроли, кроме всего, наложились на уже хроническую усталость и изматывающую тревогу за Кайзерину и Баста, а график выступлений составили такой плотный, какого Татьяна не допускала с весны тридцать шестого, когда "раскручивали Викторию" буквально на пустом месте. Два концерта в Барселоне, один — в Лериде, и теперь два в Сарагосе: завтрашний — для испанцев, и сегодняшний — для советских. В Сарагосе близость фронта ощущалась гораздо сильней, чем в Барселоне, да и военных — испанцев, интернационалистов и советских — пришло столько, что казалось, все население города из одних солдат и состоит.

— Здравствуйте, господа, — сказал Раймон, выходя к посетителям.

Переводчик — молодая невысокая женщина с темными вьющимися волосами и орденом Ленина на жакете — слово "господа" автоматически поменяла на слово "товарищи", но товарищи — ровным счетом три — все поняли правильно. Кряжистый широкоплечий полковник с коротко стрижеными черными волосами (пилотку он снял при появлении Раймона) откровенно улыбнулся, два майора — высокий с русыми волосами и красивым славянским лицом и низкого роста худощавый брюнет — показали глазами, что тоже поняли оплошность переводчицы.

— Полковник Малиновский, — представился старший из командиров. — Родион. Рад встрече.

К удивлению Раймона полковник Малиновский говорил на быстром и уверенном французском, хотя и с явным русским акцентом.

— Майор Старинов, — шагнул вперед светловолосый и протянул руку.

— Майор Грейзе, — этот был в испанской форме, но сразу видно — не испанец.

— Соня, — подала руку переводчица.

— Очень приятно… товарищи, — Раймон улыбнулся и сделал приглашающий жест. — Проходите, пожалуйста.

И первым войдя в номер, придержал дверь:

— Прошу! — военные с переводчицей вошли вслед за ним.

В центре гостиной стоял круглый стол, уставленный бутылками, тарелочками с легкой закуской — ветчина, нескольких сортов сыр, орехи, зимние фрукты. Все свежее, доставлено всего лишь час назад из ресторана.

— Угощайтесь, — предложил он, показывая рукой на стол. — Прошу вас.

Бокалы, рюмки и стаканы стояли на большом посеребренном подносе.

— А где же, мадемуазель Фар? — спросил, оглядываясь, Малиновский, он все это время держал большой и яркий букет цветов, надо думать, для самой "Belissima Victoria".

— А мадемуазель Фар еще спит, — развел руками Раймон. — Мы с ней ночные охотники, tovarisch колонель, — улыбнулся он. — Но я просыпаюсь раньше. Что вам налить, товарищи?

Это свое "tovarisch", "tovarischi" он выговаривал с особым парижским шиком. Знающие люди могли бы и оценить, но где их возьмешь по нынешним временам, знающих-то людей?

— Что вам налить, товарищи? — Раймон был радушным хозяином, тем более, что военные ему понравились, и еще тем более, что он когда-то неплохо знал эти имена. Во всяком случае, два…

Сошлись на бренди, и, легко приняв по первой, закурили.

— Где вы так хорошо выучили французский язык? — спросил полковника Раймон.

Ему это, и в самом деле, было любопытно узнать, ведь Малиновский, так ему запомнилось, чуть ли не из беспризорников, но в любом случае, не белая кость.

— Я воевал на Западном фронте… во Франции. Потом служил в Иностранном легионе, — усмехнулся полковник. — В Первой Марокканской дивизии.

— Не может быть! — искренне удивился Раймон. — И теперь вы уже полковник, и служите в Красной Армии?