Патрон дослан в ствол, курок — на боевом взводе. Руки работали сами, помимо сознания, и это не удивляло — в экстремальной ситуации, как из дырявого мешка начинали сыпаться знания и умения ранее неизвестные Степану. Знания и умения Майкла Мэтью. Все-таки "маузер" не совсем "макаров"…

"Ну, Мишаня, не подведи…" — с этой мыслью Матвеев одним тягучим движением соскользнул с места — пистолет стволом вверх, в полуприсяде — вдоль автомобиля, в сторону обнаруженного "кого-то или чего-то".

Шаг, скольжение… ещё шаг…

Ствол пистолета — горизонтально: "ну и где ты?". Степан не мешал своему телу, фиксировал только окружающее, — уловить момент, когда будет пора…

"Что пора?"

Пора нажать на спуск?

"Сто-оп!"

Фигурка, выглянувшая из отбрасываемой домом тени, на коварного врага не тянула. Совсем. Никак. Мальчуган — чумазый, лохматый, в штанах не по росту, в обвисшей на плечах куртке с подвёрнутыми рукавами, шаркающий подошвами грубых башмаков. Смотрел без испуга, вроде и не замечая направленного на него пистолета, но и детского любопытства в глазах не было. Мальчишка оценивал взрослого, взвешивал его и измерял не по-детски внимательным взглядом.

Степан опустил пистолет, поставив на предохранитель. Только после этого ребёнок — "А лет-то ему не больше десяти-двенадцати!" — сделал шаг навстречу.

- ║SeЯor extranjero, no disparen! Por favor, seЯor extranjero… — детские руки поднялись в универсальном примирительном жесте — открытыми ладонями вперёд.

— Не бойся, малыш, не буду… Взрослые в деревне есть? Может, солдаты? — Матвеев говорил по-испански медленно, старательно проговаривая каждый звук, но не слишком надеялся на свои лингвистические способности.

— Нет. Солдаты ушли, ещё утром, сеньор иностранец. А я вот вас жду, думал уже не приедете…

Матвеева как пыльным мешком из-за угла стукнули. От неожиданности он чуть не присел прямо там, где стоял.

"Это и есть контакт сэра Энтони? — мелькнула шальная мысль — Они, что здесь с ума все посходили?"

Замешательство, по-видимому, настолько ясно и недвусмысленно отразилось на его лице, что мальчишка засмеялся, негромко и хрипловато. Потом закашлялся, сплюнул что-то вязкое и белесое в уличную пыль и, шмыгнув носом, начал расстёгивать куртку.

Провозившись некоторое время с непослушными пуговицами, мальчишка распахнул полы куртки и потащил рубаху из штанов. Степан следил за его манипуляциями с недоумением и интересом, не забывая посматривать по сторонам.

Кто знает, что на уме у односельчан этого смышлёного мальчугана? А вдруг они как раз сейчас подбираются: ползком, по крышам, "огородами", сжимая в потных ладонях косы и топоры? Почему он подумал именно про мирные "серпы и молоты", и даже не предположил наличия здесь и сейчас разнообразного огнестрельного оружия? Бог знает, но нарисованная буйной журналистской фантазией картинка показалась настолько натуральной, что Матвеев даже тепло нагретой за день крыши ощутил и острый запах пота… Пальцы сильнее сжались на рукояти "маузера".

"Бред какой-то! Нервы расшалились, лечится пора… Ага! Как только, так сразу… Всего и осталось: через линию фронта перебраться, — а потом сразу прямиком к лучшему психиатру в этих богом спасаемых местах".

Между тем, из-под подола рубахи показался конверт, когда-то, наверное, белый, но теперь изрядно помятый, в пятнах пота и сажи.

— Вот, — с серьёзным лицом сказал мальчик, протягивая "письмо" Степану. — Сеньоры, что останавливались в нашем доме, — кивнул он на дымящиеся развалины, — просили передать это иностранцу, что приедет на "ужасной фордовской развалюхе". То есть, получается, — вам!

— А если бы я пришёл пешком? — странный вопрос, но закономерный. Ощущение странности происходящего, внезапно возникшее у Степана, крепло с каждым словом мальчишки.

— Так мне вас подробно описали, а отец заставил повторить несколько раз, прежде чем отправил прятаться к тётке…

— Отец? — Матвеев вертел в руках конверт, казалось, не зная, что с ним делать.

— Это наш дом, сеньор иностранец. Был… А мой отец успел уйти с теми сеньорами, что ждали вас два дня, пока не пришли какие-то солдаты и не начали грабить деревню… — сказав это, мальчик вдруг снова шмыгнул носом, часто заморгал, повернулся и быстро пошёл вдоль по улице. Не оборачиваясь. Его худенькие плечи, укрытые большой курткой, мелко вздрагивали, а руки — то и дело что-то размазывали по лицу. Степан не стал его окликать.

Разорвав конверт, Матвеев достал листок, явно второпях вырванный из блокнота. Кривые строчки, с буквами, лезущими одна на другую, подтверждали мысль, что записка написана в спешке, практически — на коленке.

"Поле за станцией Арапилес. Каждый день перед заходом солнца. В течение недели".

Машину пришлось бросить у железнодорожной насыпи, в паре сотен метров от станции Арапилес. Бывшей станции бывшей железной дороги.

Насыпь оказалась местами чудовищно разворочена, словно подверглась нападению гигантского крота. Повсюду валялись куски расщепленных шпал, разорванные и скрученные в причудливые загогулины рельсы. Из гравия и песка торчали разнообразные железяки, неопознаваемые даже при внимательном рассмотрении. На одну из таких металлических штуковин и напоролся "Форд", когда Матвеев в азарте попытался сходу преодолеть насыпь, не надеясь уже найти переезд.

Машина бодренько вкатилась на подъём, Степан дожал педаль газа… И… — удар, снизу — несильный, но волна по всему телу до макушки; скрежет металла о металл, "Форд", напоследок жалобно скрипнув какой-то деталью встал как вкопанный. Двигатель заглох, попытки завести его из кабины — успехом не увенчались. Пришлось ставить машину на ручник и, переключив рычаг скоростей в нейтральное положение, лезть в багажник за "кривым стартером".

"Ключ" не понадобился. Заглянув под днище со стороны капота, Матвеев грязно выругался: по-русски, вслух, длинно, давненько он так не отводил душу, — и присел на валявшийся рядом обломок шпалы. Намечался, очередной повод опустить руки, — и буквально в двух шагах от цели!

"║No pasarАn! my lord, твою же мать…"

Из пробитого картера масло уже не текло, ибо дыра не уступала по размерам самому картеру, а меж передних колёс торчал кусок то ли трубы, то ли ещё какой железной хрени, насмерть вставшей на пути автомобиля.

"Н-да…"

Несколько раз глубоко вдохнув и резко выдохнув, Степан решительно поднялся с воняющей креозотом колоды и зашагал к полю, раскинувшемуся за развалинами станции.

Кто сказал, что полёт на антикварном биплане романтичен? Этого бы романтика по плечи засунуть в узкий, щелястый фанерный ящик и протащить со скоростью не самого быстрого автомобиля в сотне футов над землёй.

Матвеев почти не открывал глаза с того момента, как скрипя сочленениями и хлопая отстающей полотняной обшивкой, изрядно пожёванный и выплюнутый жизнью "Мотылёк" оторвался от выгоревшего поля в Арапилесе. Хорошо ещё, что почти не было ветра, иначе…

"Иначе меня стошнило бы прямо сейчас…"

А так — без ветра — его лишь укачивало. Но зато как укачивало!

Жёсткая чашка сиденья, слишком тугие привязные ремни, — удивительно, но Степана раздражало буквально всё, и особенно — какие-то мелкие детали, врезающиеся в тело при малейшей попытке изменить позу или просто повернуться. Для радости от поистине чудесного и своевременного спасения места в его сознании уже не оставалось. Только усталость и раздражение. Раздражение на эту сумасшедшую страну; на обезумевших от крови и вседозволенности людей её населяющих; на чёртову этажерку, трясущуюся в воздухе, как телега на ухабах деревенского просёлка. И, в итоге, — на себя самого…

"Оправдание экстремальностью ситуации, как говорится — мимо кассы…"