— Замрите! — дамы обернулись, а он выхватил из хаоса обрушившихся на него впечатлений две пары огромных глаз — голубые и зеленые — и нажал на спуск. — Есть!

— Что есть? — явно недоумевая, спросила Таня.

— Обложка к новой пластинке, — облегченно улыбнулся Виктор. — Рисовать, разумеется, будет художник, но композиция, настроение… Такое не придумаешь!

— О, да! Виктория рассказывала мне, что вы сумасшедший… — с каждой новой встречей Вильда становилась все более шикарной женщиной. Красивой она родилась — "Что да, то да" — но школа кузины Кисси способна сделать и из болонки львицу.

"Светскую львицу…Или суку, что вернее".

Ведь Вильда скорее волчица, чем мопс… Домашний волк, он все равно волк…

"Закрыли тему!" — приказал он себе, сообразив на какие глупости его вдруг "пробило".

"Тоже мне поэт!" — но с другой стороны, амплуа "нервического психопата" освобождало от излишней опеки военной разведки СССР. Для них Виктор был охарактеризован в том русле, что: человек "не в теме", безобиден, аки агнец, поскольку кроме себя любимого, своих песен и "своей Виктории", ничем больше в жизни не интересуется, хотя и делает вид, что вполне адекватен.

— … вы сумасшедший…

— А я и есть сумасшедший, — сделал страшные глаза Виктор. — Правда, милая?

Очки в очередной раз — как бы сами собой — сползли на кончик носа, и Виктор глянул фирменным взглядом поверх них.

— Истинная правда, — "серьезно" подтвердила Татьяна, в последнее время и сама сходившая с ума от этих его "фокусов". — Мне перекреститься?

— Тебе? — словно бы удивился он, входя в роль "жестокого вампира".

Но тут их только начавшуюся игру прервали — Виктор почувствовал движение тяжелой двери.

"А жаль, — Виктору, и в самом деле, было жаль. — Могло получиться весьма изящно. Вполне в духе времени — Рождество, снег, вампир… Написать, что ли, сценарий?"

— Ваши газеты, герр Поль.

Теперь он оглянулся… Отслеживать все и вся, ни на мгновение не теряя контроля над ситуацией — даже если пьян, влюблен, или умер — становилось второй натурой, точно так же как первой — неожиданно оказался "легкий" и словно бы слепленный из противоречивых киношных образов Раймон Поль — поэт и "настоящий француз".

Итак, он услышал тихий шелест открываемой двери, затем скрипнула половица под осторожной ногой…

— Ваши газеты, герр Поль! — В проеме двери с толстой пачкой газет, выложенной, как принято в приличных домах, на серебряный поднос, стоял Гюнтер — старый слуга семьи Шаунбург.

— Наши газеты! — оживилась Татьяна и, "вспорхнув" с изящного венского канапе, бросилась навстречу Гюнтеру.

— Уф! — сказала она через мгновение. — Они же все немецкие!

— Не страшно! — очень "по-бастовски" успокоила ее тоже поднявшаяся на ноги Вильда. — Я с удовольствием вам переведу.

"С кем переспишь, так и заговоришь… Народная мудрость".

— Было б чего переводить… — последние дни пресса не оправдывала затрат времени и энергии на доставку в "Птичий холм".

Писали о всяких пустяках, но ни из Испании, ни из Праги или Вены никаких важных известий не поступало. И Москва молчала. В прямом и переносном смысле помалкивала: ни официальных заявлений, ни шифровок из ГРУ. Тишина. Покой. Снег…

В Москве, возможно, — и даже, скорее всего — снег лежал давно и надежно. А вот в Испании его — кроме как в горах — днем с огнем не сыщешь. И где-то там, в теплой стране Испании, потерялись, растворившись в тумане неизвестности, Олег, Ольга и Степан, от которых тоже давным-давно — больше месяца — не было известий.

— Ох! — сказала вдруг Вильда, бледнея.

— Что?! — подалась к ней, испуганная этим грудным "Ох" Татьяна.

"Надеюсь, не некролог…" — Виктор посмотрел на пачку сигарет, брошенную на сервировочный столик, но решил не "совершать резких движений".

— Тут его очерк…

"Твою мать!"

— Его?

"А эта-то что? Или подыгрывает?"

— Его!

Ну, кто бы сомневался. Его. Очерк. Баста, стало быть, нашего обожаемого, — очерк. В "Берлинер тагеблатт", очевидно. Свежий, не читаный…

"Опять повезло", — Виктор все-таки подошел к столику, вытряхнул из пачки сигарету, пока дамы, эмоционально переживая момент, разворачивали газету.

— Испанский бренди хорош сам по себе, — прочла едва ли не с придыханием Вильда.

На французский она переводила легко, практически без запинок, но если разобраться, текст был весьма странный по нынешним временам, хотя и абсолютно в стиле Олега. Ни войны, ни политики, но зато много вкусной экзотики. Марки бренди "Дон Пелайо" и "Великий герцог Альба", бочки из-под хереса, оценка вкусовых качеств и сахаристости испанского винограда… Множество подробностей и сочных деталей, и музыка жизни, звучащая то яростно, как мелодия фламенко, то под сурдинку, как отзвук далекой серенады в тиши летней ночи. Поэтично, терпко и жарко, и попробуй догадаться, что в Испании сейчас не "тишь да гладь, да божья благодать", а война, мор и глад!

"А ведь он стал хорошо писать, — неожиданно сообразил Виктор. — Просто замечательно…"

Даже через перевод до Виктора долетало "дыхание" исходного текста. И текст этот был отнюдь не так прост, как могло показаться при беглом, невнимательном прочтении. Нетривиальный это был текст, одним словом. Но, если так, вырисовывалась определенная закономерность.

"Любопытный казус…"

Он плеснул себе коньяку — совсем чуть-чуть, скорее, для аромата, чем для выпивки — и, закурив, снова отошел к окну. На парк и подъездную аллею медленно продолжал падать снег, а у камина уютно "обменивались впечатлениями" женщины. Обсуждали статью Олега, подзаголовок-то у неё: "Очерки новейшей истории нравов", но и Виктор, по сути, думал о том же, хотя и в несколько ином контексте.

В прошлой жизни никто из них троих — ни он, ни Цыц, ни, тем более, "физик" — Степан — ничего подобного не делали, и делать не предполагали. Да и с чего бы, коли ни таланта, ни желания? И сам Виктор, кроме юношеских стихов, если что и писал, так это научную прозу, имея в виду диссертацию и прочую дребедень, вроде заявлений в суд и милицию или писем контрагентам с тщательно завуалированными намеками на разные "стремные" обстоятельства, могущие приключиться, если "оплата не будет произведена в срок и в полном объеме…" Но это там, а здесь, в нынешнем "вчера" все получилось с точностью до наоборот. Все трое, как по команде "забыли", что могут внести неоценимый вклад в развитие мировой психологии, физики или химии, и дружно взялись творить. И, что характерно, недурственно ведь выходит, вот что удивительно.

"Есть в этом что-то… Определенно есть!"

За последние полгода Виктор написал два сценария и три десятка совсем неплохих стихов.

"На сборник, определенно, хватит".

Впрочем, чего мелочиться. Его стихи звучат едва ли не из каждого кабака, где есть граммофон.

"Я популярен… Я, жуть, как популярен!"

Ну, допустим, популярна скорее Татьяна, но поет-то "мадмуазель Виктория" его песни. И чем дальше, тем больше именно его. В "Золушке", как и в "Дуне", других текстов, собственно, и нет.

И ведь не он один ни с того, ни с сего заделался вдруг "инженером человеческих душ". О журналистском даре Степана и говорить нечего, что есть, то есть: талант, как говорится, не пропьешь. Матвеев "давно" писал — уже целый год — и явно (и не без оснований) метил в первые перья столетия. Во всяком случае, по эту сторону океана и "железного занавеса". Но, смотри-ка, и у Олега неожиданно прорезался "слог".