— Я хотел бы, мосье Бове, встретиться при вашем содействии с герцогом д’Эгильоном, — сказал Беньовский.

   — Рассчитывайте на мою помощь. Герцог иногда прислушивается к моим советам, поскольку вынужден считаться с мнением дельцов.

   — Когда я смогу встретиться с герцогом?

   — Не в ближайшие дни. Д’Эгильон[47] сейчас в Версале вместе с двором. Завтра в версальском дворце большой костюмированный бал-маскарад. Послезавтра малый приём с участием всех министров в честь нового прусского посланника. Потом король отъезжает в Фонтенбло отдохнуть от мирской суеты и поохотиться. Герцог будет сопровождать его величество.

   — Вы отлично осведомлены.

   — Я был бы плохим деловым человеком, если бы не был осведомлён о том, что поделывает мой король. Займитесь пока вашими очерками для «Парижского вестника». Я извещу вас, как только д’Эгильон будет готов принять вас.

Бове любезно предоставил Беньовскому свою карету, и Люсьен проводил его до редакции газеты. Услужливый секретарь финансиста представил Мориса Августа главному редактору, своему кузену, с самыми лестными характеристиками. Редактор собрал весь персонал газеты послушать рассказ беглеца с русской каторги, путешественника и исследователя восточных стран. Именно так был представлен гость. Беньовский на этот раз превзошёл сам себя в красноречии и необузданной фантазии. Редактор приказал кассиру выдать Морису Августу щедрый аванс под будущие очерки, которые могли поднять тираж газеты. Беньовский с удовлетворением подумал, что его пребывание во французской столице начинается совсем неплохо.

Но прежде чем приступить к работе над очерками, Беньовский решил поближе познакомиться с Парижем. Взяв с собой услужливого Мишеля в качестве всеведущего гида, он решил побродить по парижским улицам. На площади Согласия его внимание привлекла огромная конная статуя Людовика XV. Ныне царствующий король почтил себя величественным монументом ещё при жизни. На другой площади — названия её Морис Август не запомнил — возвышался памятник прадеду и предшественнику нынешнего монарха, королю Солнце Людовику XIV. Королевский замок Лувр, разностильный, строившийся на протяжении многих царствований, поражал длиною своих фасадов. У подъездов замерли гвардейцы в парадных мундирах. Центральные улицы французской столицы, прилегавшие к Лувру, выглядели пустынными. Редко-редко прогрохочет карета по булыжной мостовой да проскачет всадник на взмыленном коне, должно быть, королевский курьер. Мало было и прохожих. Аристократия выехала вслед за королём в Версаль или разъехалась на летние месяцы по своим родовым замкам. Их парижские особняки с прикрытыми решетчатыми ставнями окнами казались вымершими. Но в отдалении от Лувра Морис Август увидел Париж, живший своей обычной жизнью. Из лавок выходили молодые женщины, горничные и матери небогатых семейств, обременённые покупками. Сновали уличные разносчики, мастеровые с инструментом, бродячие шарманщики с попугаями. Перед театральным фасадом возле афиш франтоватые молодые люди о чём-то яростно спорили. В открытых кабачках и кафе велись оживлённые застольные беседы, звенели бокалы, раздавались звуки скрипки. В одном из таких кабачков лохматый поэт читал нараспев приятелям свои стихи, видать, острые, задиристые. Слушатели встречали каждый куплет бурным восторгом и дружными возгласами одобрения. Прошла похоронная процессия. Пара тощих лошадёнок тянула бедный катафалк, а за ним, скорбно понурив головы и изредка перебрасываясь репликами, шли десятка два провожающих, преимущественно молодых мужчин.

   — Хоронят заучившегося студента из Сорбонны. Или неудачливого дуэлянта, заколотого шпагой из ревности, — высказал предположение Мишель.

   — Откуда тебе это известно?

   — Провожают молодые люди. Хоронят своего сотоварища, юношу лет двадцати. Значит, чахотка или дуэль.

Из открытых дверей кабачка с шумным гамом вывалились на тротуар человек пять, не похожих на французов, должно быть иностранцев. Беньовский уловил польскую речь.

   — Панове соотечественники! — окликнул их Морис Август.

   — Холера ясна! Не будь я Анджей Коханский из Самбора, если в Париже не появился ещё один земляк! — воскликнул один из них, круглолицый крепыш с лихо закрученными рыжими усами. — Кто таков?

   — Барон Морис Август Беньовский из-под Вильно. Бежал из русского плена. Много путешествовал...

   — Постой, постой. Ты Беньовский или де Бенёв? — испытующе переспросил Коханский.

   — Или де Бенёв, если вам угодно, — в тон ему ответил Морис Август. — Откуда вам известно венгерское произношение моего имени?

   — Тот самый! — воскликнул другой поляк.

   — Земля слухами полна. Наслышаны о твоих подвигах, землячок, — многозначительно сказал Коханский. — «Петербургские ведомости» читал?

   — Откуда я мог читать?

   — А мы вот прочитали. Газету сию нам прислали друзья из Варшавы. Видать, российские власти в ярости. «Петербургские ведомости» пишут, что означенный де Бенёв немало поразбойничал на Камчатке, повинен в убийстве должностных лиц, грабеже государственного имущества, захвате казённого корабля и заслуживает... Да сам знаешь, что ты заслуживаешь по российским законам.

   — Следите за парижскими газетами и читайте мои очерки о камчатских событиях. И вы узнаете мою версию.

   — Почитаем непременно. А, видать, здорово ты насолил русским!

   — Уж это точно. И ещё постараюсь насолить.

   — Не мешало бы по случаю такой встречи посидеть в шинке. Люди мы стеснённые в средствах. Приём по высшему разряду не обещаю, а добрым бретонским пивком угощу.

   — Согласен, пан любезный.

Беньовский отпустил Мишеля, и поляки, все пятеро, вернулись в кабачок, увлекая за собой и Мориса Августа. Заказали пива и жареных каштанов, самую дешёвую из закусок. Беньовский рассчитывал выведать у Коханского и его друзей обстановку в Польше, узнать о состоянии конфедератского движения на сегодняшний день. И услышал он грустную историю.

   — Все мы сражались в разных отрядах конфедератов в Галиции, — начал свой рассказ Коханский. — Наши дела с каждым днём ухудшались, особенно после смерти генерала Иосифа Пулавского. Его помощники начали яростную драчку за кресло главнокомандующего, и раздоры ослабили движение. Ещё в позапрошлом году совет конфедерации перебрался в Венгрию, в Прешов, и предпринял усилия, чтобы заручиться поддержкой держав, в первую очередь Франции, Австрии и Турции. В столицы этих стран были направлены послы. В Париж — пан Вельгорский[48].

   — Удалось ли конфедератам получить какую-либо помощь от этих держав?

   — Пожалуй, только моральную. Нас всячески призывали держаться, не терять мужества. Россия-де увязла в войне с турками, и скоро её силы истощатся. Франция, кроме того, дала совету конфедерации разрешение пригласить к себе на службу в качестве главнокомандующего одного из своих генералов. Выбор пал на генерала Дюмурье, который и возглавил силы конфедератов. Он оказался плохим политиком и малоспособным военачальником.

   — Дюмурье? Когда-то я слышал это имя.

   — Мы понесли ряд тяжёлых военных поражений. Многие из офицеров-конфедератов стали склоняться к мысли, что надо начать переговоры с королём Станиславом. Да и сам король искал компромисса. К компромиссу нас толкали европейские державы. Уже видно было, что наша борьба ни к чему не ведёт. Упования на истощение России в войне с турками не оправдались. Истощёнными оказались наши силы. Однако честолюбивый Дюмурье жаждал лавров победителя. Под его влиянием в наших рядах возобладала партия войны. Она отвергала всякие переговоры с королём и объявила Станислава узурпатором и тираном. Король и русские генералы предприняли новое наступление против наших отрядов. Мы потерпели серьёзное поражение в Галиции. Все, кто остался, беспорядочно отступали через Карпатские горы в Венгрию. Но венгерские власти встретили нас недружелюбно. Европа отшатнулась от нас, как от бунтовщиков против законной власти. Я и мои друзья перебрались в Париж.