– На моем конце все не очень чисто. Время от времени за мной следит один человек. Очень высокий, с каким-то странным глазом. Я ухожу от него, но через некоторое время он возникает снова. Огромного роста. Как каланча.
Очень высокий, со странным глазом. Я задумчиво курил.
– Это что-нибудь вам говорит? – озабоченно спросил блондин.
– Нет, ничего. – Я покачал головой и бросил сигарету в урну. Посмотрел на часы. – Надо бы встретиться и спокойно все обсудить, но сейчас мне некогда. У меня встреча.
– Я бы с радостью, – сказал он. – Честное слово.
– Вот и хорошо. Можно у меня – в конторе или дома, можно у вас. Как хотите.
Он поскреб плохо выбритый подбородок обкусанным ногтем большого пальца.
– Давайте у меня дома, – сказал он наконец. – В телефонной книге нет моего домашнего адреса. Дайте на минутку мою карточку.
Блондин положил визитную карточку на ладонь обратной стороной кверху, достал металлический карандашик и начал медленно писать, высунув кончик языка. Молодеет прямо на глазах. Казалось, сейчас ему немногим более двадцати, хотя наверняка было больше, ведь с дела Грегсона прошло уже шесть лет.
Спрятал карандаш и вернул мне карточку: «Корт-стрит, 128, „Флоренс-апартментз“, комната 204».
– Корт-стрит в Банкер-Хилл? – Я с удивлением посмотрел на него.
Он кивнул, и его светлая кожа залилась краской.
– Место неважное, – быстро проговорил он. – Но в последнее время я, как назло, сижу без денег. Значит, не хотите у меня встречаться?
– Да нет, почему же – мне все равно.
Я встал и протянул ему руку. Он пожал ее, я опустил руку в карман пиджака и вытер ладонь о носовой платок. Присмотревшись внимательнее, я увидел, что над верхней губой и на носу у него выступили капли пота. А ведь было не так уж жарко.
Я отошел, но потом вернулся и, подойдя к нему вплотную, сказал:
– Если честно, она – высокая блондинка с легкомысленным взглядом?
– Я бы не назвал ее взгляд легкомысленным, – сказал он.
– Между нами говоря, – я придвинулся еще ближе, – вся эта история с разводом – абсолютная чушь. Не в разводе дело.
– По-моему, тоже, – тихо сказал он. – И чем больше я думаю об этой истории, тем меньше она мне нравится. Держите.
Он что-то вытащил из кармана и сунул мне в руку. Плоский ключ.
– Чтобы не ждать в холле, если меня почему-то не будет дома. У меня их два. Когда вы придете?
– Не раньше половины пятого. Вы не раздумали давать мне ключ?
– Конечно нет, мы ведь теперь заодно, – сказал он, бесхитростно посмотрев на меня, – во всяком случае, так мне показалось, хотя его глаз за темными очками видно не было.
У самого выхода я обернулся. Мирно сидит на том же месте с погасшим окурком во рту и в шляпе с нелепой желто-коричневой лентой. Своим невозмутимым видом он напоминал в этот момент рекламу сигарет на последней странице журнала «Сатердей ивнинг пост».
Выходит, мы теперь заодно. И он уверен, что я его не надую. У меня ключ от его квартиры. Могу зайти, как к себе домой. Могу надеть его домашние туфли, выпить его виски, поднять его ковер и пересчитать спрятанные под ним тысячи. Ведь мы теперь заодно.
7
Белфонт-билдинг оказался ничем не примечательным восьмиэтажным зданием, затесавшимся между большим зеленым, с хромированным декором, универмагом уцененных мужских костюмов и трехэтажным (не считая подземных уровней) гаражом, в котором ревели машины, словно львы во время кормления. В небольшом, узком, мрачном вестибюле было грязно, как в хлеву. На доске со списком съемщиков оставалось много свободного места. Из всего списка я знал только одно имя, и то недавно. На противоположной стене из искусственного мрамора висело большое объявление: «Арендуется помещение под табачный киоск. Обращаться в комнату 316».
Из двух открытых лифтов работал только один, да и тот был свободен. В нем, подложив под себя сложенный кусок мешковины, на деревянном табурете сидел старик с водянистыми глазами и запавшей челюстью. Вид у него был такой, словно он сидит здесь с Гражданской войны, которая к тому же не прошла для него бесследно.
Я вошел, сказал: «Восьмой», лифтер с усилием захлопнул дверцы, и колымага, покачиваясь, потащилась наверх. Старик тяжело дышал, точно тащил лифт на собственном горбу.
Я вышел на восьмом этаже и пошел по коридору, а старик высунулся из кабины и пальцами высморкался в картонную коробку, доверху набитую мусором.
Контора Элиши Морнингстара находилась в конце коридора напротив пожарного хода и состояла из двух комнат; на обеих дверях облупившейся черной краской по матовому стеклу значилось: «Элиша Морнингстар. Нумизмат». «Вход», – прочел я на второй двери.
Я повернул ручку двери, вошел в маленькую узкую комнату и увидел закрытую старенькую конторку секретарши, несколько стендов с тускло мерцающими в гнездах монетами, под каждой – пожелтевшая, отпечатанная на машинке этикетка; у стены, в углу, два темных шкафа с картотекой, окна без занавесок и пепельно-серый ковер, такой потертый, что складки на нем можно было заметить, только об них споткнувшись.
За конторкой секретарши, возле шкафов с картотекой, открытая деревянная дверь вела во вторую комнату. В ней ощущалось присутствие человека, ничем в этот момент не занятого. Затем раздался сухой голос Элиши Морнингстара:
– Заходите. Прошу.
Я открыл дверь и вошел. Кабинет оказался таким же маленьким, как и приемная, но мебели в нем было гораздо больше: сразу за дверью зеленый сейф, за ним, против входной двери, массивный старинный стол красного дерева, а на нем книги в темных переплетах, потрепанные журналы и толстый слой пыли. Спертый запах, несмотря на приоткрытое окно. На вешалке засаленная черная фетровая шляпа. Опять монеты в стеклянных стендах и три стола на длинных ножках под стеклянными крышками. Посреди комнаты громоздкий темный, отделанный кожей письменный стол. На столе, помимо обычных вещей, ювелирные весы под стеклянным колпаком, две большие никелированные лупы и ювелирный окуляр на подушечке из потрескавшейся бычьей кожи, рядом со смятым желтым, закапанным чернилами шелковым носовым платком.
За столом на вращающемся стуле сидел пожилой джентльмен в темно-сером костюме с высокими лацканами и множеством пуговиц. Длинные, седые, свалявшиеся волосы спадали на уши. Над волосами, словно скала из воды, возвышалась бледная плешь. Из ушей рос пух, такой длинный, что в нем могла запутаться муха.
Под колючими черными глазками набухли темно-фиолетовые мешки, испещренные морщинами и сосудами. Щеки лоснились, а судя по цвету короткого острого носа, его обладатель в свое время любил пропустить стаканчик. Над стоячим воротничком, который не приняли бы ни в одной приличной прачечной, торчал массивный кадык, а из-под воротничка, словно мышонок из норки, выглядывал маленький крепкий узел узкого черного галстука.
– Моей юной секретарше пришлось отлучиться к зубному врачу, – сказал Морнингстар. – Вы мистер Марлоу?
Я кивнул.
– Садитесь, прошу вас. – Костлявая рука указала на стул напротив. Я сел. – Полагаю, у вас есть при себе какое-нибудь удостоверение личности?
Я предъявил. Пока он читал, я принюхивался к нему через стол. От старика исходил сухой, отдающий плесенью запах – как от чисто вымытого китайца.
Морнингстар положил визитную карточку на стол лицевой стороной вниз и сложил на ней руки. Колючие черные глазки пытливо ощупывали мое лицо.
– Итак, чем могу служить, мистер Марлоу?
– Расскажите мне про дублон Брешера.
– Ах да. Дублон Брешера. Любопытная монета. – Он поднял руки со стола и сложил пальцы пирамидой, как какой-нибудь старинный частный адвокат, который задумался над сложным вопросом. – В известном смысле это самая интересная и ценная из всех старинных американских монет. Как вам, впрочем, хорошо известно.
– Не могу сказать, чтобы я был самым крупным специалистом в этой области.
– Вот как? – удивился он. – Вот как? Так вы хотите, чтобы я рассказал вам о золотом дублоне?